Пустое дело, попросят ребята подсолнушков в праздник, а мужики им в ответ: — «Садите сами, а денег сейчас лишних нет».
По рубашке по новой попросят—«Вот лен сами выдергаете, околотите, женщины догоят, — тогда на ситец сменяем».
За что ни хвати, выходит, что и ребятишкам досыта работы хватит.
— Работайте, работайте, ребятня, пособляйте нам тяжелую пору переживать! Будем здорово работать, электричества да машин разных добьемся у себя.
— Эх! Штобы да наша коммуна так разбогатела, штоб лучче-разлучче всех на свете коммун была, — мечтали ребята.
— Ну и будет, — важно говорил Ларька.
— А знаете, — сказала однажды Наташа — Зоя Лапина говорила, что придут бандиты и всю нашу коммуну разгонят.
— Дура она, — решал Ларька. — Разе наша коммуна боится бандитов? Не таких она видала.
— У нас повстанчик один не допустит, — смеялись молодые парни, дружески труня над Ларькой. — Он им задаст феферу.
— А што, повстанчик, сходил бы ты к бандитам, али же нет? — сказал молодой коммунар, Кузьмы Грохалева сын.
— Да мне покуда незачем к имя, а ежели коснется дело… — не то шутя, не то серьезно ответил Ларька.
И дело к бандитам вскоре же коснулось Ларьки, этого буйноголового «повстанчика».
Был и остался у Ларьки любимец его Карьчик. Как ни старался Ларька из чувства коммунарского долга обращаться одинаково со всеми лошадьми участка, но давняя привычка к Карьчику, тем более скрепленная в партизанщину, не давала Ларьке быть справедливым. Карьчика он любил и жалел, как боевого товарища. Нужно по правде сказать, что Карьчик был такой лошадью, что всем коммунарам по нраву пришелся. «Героем труда» считался по своей выносливости да лошадиной смекалке.
Все знали, что Ларька неравнодушен к Карьчику и, пользуясь этой его слабостью, подтрунивали над ним:
— Какой же ты коммунар, когда «свою» лошадь имеешь? Холишь ее, треплешь.
— Да я что, разве… Да я, ведь… — не знал, что и сказать Ларька и краснел до слез. Победить же свое тяготение к Карьчику он не мог.
Особенно зло шутил над ним Игнатька.
— Да, ведь, Ларя, для общей же выгоды холит лошадь, — заступалась Наташа.
Дело началось с пончиков. Ларьке удалось подсмотреть, как Игнатька торопливо ел какие-то белые пончики, воровски прячась в кустах. Уж не раз он замечал, как Федосья Лапина давала своим детям лишние порции молока, масла, сахару и т. п. и оба, Игнатька и Зойка, пользовались этим со спокойной совестью.
Взорвало на этот раз Ларьку. Зашел он в кусты, залез в карманы к Игнатьке, держа его за руку, и давай исследовать их.
В карманах оказалась всякая всячина по части вкусноедства. Не говоря ни слова, схватил Ларька сладкоешку и потащил прямо в общежитие молодежи. Притащил в общежитие, молча выгрузил из карманов Игнатьки разные пончики-масленчики, сложив все это на стол, молча же указал ребятам на Игнатьку и вышел, как не его дело.
Ребята, поняв в чем дело, сперва хохотали, а потом вынесли на своем собрании следующее постановление: — «Принимая во внимание то, что Игнатий Лапин ведет себя не по-товарищески и дает повод думать о нем, как о себялюбце и собственнике, который в трудную минуту, когда продуктов в коммуне скудно и все делятся крохами, — ест один за углом припрятанные его маменькой алялюшки, — собрание постановило об'явить Игнатию Лапину бойкот на три недели и лишить его один раз удовольствия быть на спектакле, устраиваемом молодежью».
В ту пору слово «собственник» коммунары считали для себя обидным, и, получив такое названье, бойкот, да еще и запрещение быть на спектакле, — Игнатька заревел белугой. Спектакль в степи — это было высшее удовольствие для молодежи и вдруг сидеть дома. И решил Игнатька отомстить Ларьке.
В то время, как шел злополучный для него спектакль, Игнатька побежал и распутал ходившего невдалеке Карьчика, привязав ему путо на шею, и угнал, куда глаза глядели.
На утро все коммунары с ног сбились, ища Карьчика. Ларька все глаза проплакал. Даже еды лишился.
Три дня искали коня напрасно и, наконец, решили, что Карьчика увели бандиты.
Наташа всячески утешала своего друга, но он был безутешен.
— Я сам поищу, — заявил он однажды решительно. — Не я буду, что не найду.
Надев узду, он отправился искать.
— Ларион, ты бы не ходил далеко, — предупреждали коммунары. — Неравно на Гришку Чайкина набредешь. Он, говорят, близехонько трется.
Ларька, ни слова не ответив, натянул картуз и двинулся в кусты.
— Банди-иты, — ворчал он, выйдя на дорогу. — Попадут али нет бандиты-то, а такой золотой конь должен пропадать. В боях Карьчик, небось, всем партизанам был люб, а теперь все попустились. — Все кусты еще раз перебрал Ларька, — нет нигде любимца. Где треснет ветка, — станет он, как вкопанный и ждет с затаенным дыханием, не фыркнет ли где Карьчик.