— Ладно, — покровительственно похлопываю Арнуса по плечу. — Кончай херней страдать! Если бы эта телка заявила, что о тебе думала — тогда бы я понял. А так… Наша географичка кого угодно до охренения доведет. Я бы, если бы меня вызвали, еще и не такое ляпнул.
— А как ты думаешь, — тут же меняет тему разговора успокоившийся Арнус, — это она о ком говорила? Не повезет мужику: она же рыжая.
По взгляду Арнуса видно, что он старательно убеждает себя в том, что рыжая — это плохо. Очень уж соблазнительно выглядит Уклус, и кто-кто, а наш Арнус явно бы не отказался. Но Уклус может за такое предложение залепить в ухо, что неоднократно демонстрировала предлагавшим. Я вижу всю эту душевную борьбу на лице своего приятеля и решаю его еще позлить.
— О ком говорила — не знаю, — совершенно искренне отвечаю я, прикуривая вторую сигарету. — А рыжая… Везде?
— Чего? — не понимает меня Арнус. Я вовремя спохватываюсь: этот мальчишка голой бабы никогда в глаза не видел, так что же я ляпаю?
— У тебя на яйцах волосня растет? — осведомляюсь я.
— Угу, — кивает Арнус, сбитый с толку моим вопросом.
— И у них там тоже растет, — терпеливо объясняю я.
— На яйцах? — ошарашенно спрашивает он.
— Ну откуда у телки яйца? — делаю удивленное лицо. — Ты что, телок еще не… того?
Арнус повержен. Он смешан с переработанными пищевыми продуктами и утоплен в переработанном же… скажем, чае.
— Да я! — фальцетом взвизгивает он. — Да у меня!..
— Верю, — остужаю своего раскричавшегося приятеля. — Так и не задразнивай меня… А как ты думаешь: у нее ТАМ тоже рыжее?
— Не знаю, — потерянно отвечает Арнус. — Может быть. Ведь сверху-то — рыжее.
— Да по-всякому бывает, — задумчиво говорю я, и в этот момент звенит звонок.
Черт! Заболтались. Теперь математичка устроит очередной воспитательный момент. Ох и надоело же! Не доходит до тупомордой бабы, что все ее нотации нам в одно ухо влетают, а в другое вылетают. Рвется, дура, продемонстрировать, что она в доме хозяин. Только вот получается у нее слабо: я не люблю, когда мне свинью пытаются подложить, и могу что-то подобное в ответ сделать. А она почему-то свято уверена в своей безнаказанности. Таким образом у нас отношения и складываются: она мне нотации читает, а я ей пакости делаю. При этом, стоит ей прекратить меня воспитывать, как у нее большая часть неприятностей испарится. Не понимает. Или понимает, но мстит. Эти мысли роятся у меня в голове, пока мы с Арнусом пулей несемся по коридору и резко оттормаживаем возле кабинета математики.
Математичка меня пламенно ненавидит. Это ясно читается в ее взгляде, в манере говорить, даже в жестах. Она бы с удовольствием ненавидела меня еще больше, но это, по-моему, уже невозможно. Мы с Арнусом стоим у двери класса и наблюдаем, как у этой кобры в юбке медленно раздувается капюшон. Сейчас раздвоенный язык покажется. Ну вот. Что я говорил?
— Вы оба — позор школы! — вещает дура математичка тем временем. — Ты, Арнус, должен стыдиться, что общаешься с этим… с этим…
Каким бы эпитетом погаже меня наградить, она не знает и от этого звереет еще больше. Причину ненависти математички ко мне я знаю слишком хорошо: это мое собачье имя. Меня зовут Санис, а это значит, что я родом с Запада. Или мои предки. Для математички такие мелочи роли не играют: она пламенно ненавидит всех, кто родился не на Востоке. И я тоже отношусь к числу ненавидимых. По-крупному она мне напакостить не в состоянии — это знаем и она, и я. Так что приходится дуре ограничиваться исключительно мелочами.
— …пойдете к директору и объясните, почему опоздали на урок!
Глаза математички победно сверкают. Как же, она ведь явно различает запах табачного дыма, исходящий от нас. Теперь, по ее мнению, дело в шляпе: взбучки у директора не миновать. Она не принимает во внимание только одного — директор курит как паровоз и крайне сомнительно, что учует что-то, кроме своих вонючих сигар.
— Хорошо, госпожа Танус, — покорно говорю я. — Мы пошли.
Подхватываю оробевшего Арнуса и покидаю класс. То, что с нами ничего сделать не смогут, я уже «просчитал», теперь предстоит убедить в этом Арнуса и проследить за тем, чтобы он не ляпнул лишнего в кабинете у директора. Ведь вся педагогическая система рассчитана на подавление детской психики, но я-то уже далеко не ребенок. Арнус еле переставляет ноги в ожидании неприятностей. Он до того скис, что мне становится его даже жалко.
— Так, брат! — нарочито веселым голосом говорю я. — Сейчас мы с тобой добазаримся, как и что свистеть директору, и попустим дуру Танус.
— Ага, а директор нас за курение…
— За какое курение? — перебиваю я приятеля. — Это мы с тобой знаем, что курили, а директор этого знать не может — он сам курит. Так что ты молчи и поддакивай, а говорить буду я. Не ссы! Выберемся!
Арнус смотрит на меня с явным сомнением. Оно и понятно: одно дело — накручивать одноклассничков, но совсем другое — обводить вокруг пальца директора школы. Маленький он еще, этот Арнус. Маленький и глупый. Доведись бы ему изворачиваться, прикрывая свои и чужие грехи перед командованием, — он бы точно в дисбат залетел. Ладно, сейчас преподадим первый урок.
Мы подходим к кабинету директора. Я, по старой армейской привычке, пытаюсь расправить складки кителя под ремнем, но вовремя спохватываюсь, что на мне хоть и форма, но школьная. А значит, никакого ремня не предусмотрено. Придирчиво оглядываю Арнуса, поправляю на нем скаутский галстук и стучу в двери.
— Разрешите?
— Да! — слышится из-за двери, и в следующую секунду мы окунаемся в клубы густого сигарного дыма — директор школы восседает за своим столом и курит сигару.
— Нас, господин директор, прислала к вам госпожа Танус, — спокойно произношу я и замолкаю. Директор ожидает, что мы начнем каяться в своих грехах или излагать просьбу училки, но я отдаю инициативу ему: пусть задает вопросы!
— И что? — довольно глупо спрашивает директор, отложив сигару в пепельницу.
— И вот мы здесь, — в тон ему отвечаю я. Пусть самостоятельно допытывается, из-за чего мы в его кабинете. Я на самого себя стучать не собираюсь. В армии отучили.
— А из-за чего… г-гм… она вас сюда прислала?
— Вероятно, — нагло заявляю я, — хотела, чтобы мы с вами побеседовали.
— О чем? — недоумевает директор.
— Не знаю, — честно говорю я. — Но формальным поводом послужило наше опоздание на математику.
— Понятно: — Директор пыжится изобразить, что ему все ясно, но на самом деле ему не ясно ничего: из-за обычного опоздания к директору не отправляют. Он глубоко затягивается сигарой и изучающе смотрит на нас. Арнусу откровенно не по себе, но он держится молодцом. Очень неплохо для четырнадцатилетнего мальчишки.
— И что нам теперь делать? — спокойно спрашиваю я, глядя директору в глаза.
— А? — Этот увалень слишком медленно соображает. — Что вам делать? А что вы такое вытворили, что вас сюда прислали?
— Я же говорю: опоздали на урок. А госпожа Танус, даже не потрудившись поинтересоваться причиной опоздания, сразу отправила нас к вам.
— И какова причина? — проявляет интерес директор.
— Мы, наверное, что-то съели на позапрошлой перемене, — говорю я и честно гляжу в глаза директора. — Вот всю прошлую перемену и провели в… туалете. В результате опоздали на урок. А она нас сразу к вам направила, а я, между прочим, снова в туалет хочу!
Директор ошарашен. На него просто жалко смотреть. Он сражен и повержен. Этот школьный чинуша прекрасно понимает, что если это дело дойдет до наших родителей, то будет громадный скандал.
— А в медпункт вы ходили? — осторожно спрашивает он.
— Когда? — искренне удивляюсь я. — И как? Со спущенными штанами?