Уваров Александр
Повстанец
Часть 1. Обречённые
Войны начинают, когда хотят,
а заканчивают — когда могут.
Никколо Макиавелли
Цвет заката был тёмно-синий.
Синие тени бежали по зелёному небу, тени росли.
Синий плащ подступающей ночи укутывал небо.
Красные тучи с боками в размашистых оранжевых полосах ползли почти по самой земле, будто ящерицы песчаного побережья; сонные, медлительные ящерицы с раздувшимися боками. Тучи припадали к земле, прижимались к жёлтым холмам и белым цветущим рощам. Тучи превращались в тяжёлый, густой, непроглядный вечерний туман.
Только на короткое время, едва только вспыхнули факелы у Храма Прощения, и серебристый искрящийся свет их отогнал подступивший сумрак, стало немного светлее.
Но лишь немного, и на короткое время. Туман оказался сильнее, и рождённый им сумрак поглотил свет, оставив от него лишь смутные, расплывающиеся, будто тающие в воздушной влаге белые блики.
Старый Энко поднёс ладони к губам и подышал на них.
— Влажно, — прошептал он. — Здесь рядом океан. Совсем близко.
Энко встал и подошёл к молодому ученику, что стоял у ступеней лестницы, ведущей к нижней площадке Храма.
— Холодно, — сказал Энко.
Каэ подошёл к колонне, встал на ступеньку и, подтянувшись, схватился за закреплённый в древнем платиновом держателе факел.
— Не надо, — остановил его Энко.
Каэ замер.
Повернул голову, он с удивлением смотрел на служителя Храма, словно желая удостовериться в том, что он, ученик Храма Прощения, Каэ Денкис, правильно понял своего учителя.
— Да, так, — подтвердил Энко.
— Факел согреет, — не слишком уверенно произнёс Каэ.
Не слишком уверенно — не потому, что сомневался в храмовом факеле (нет, его огонь никогда не подводил!), а, скорее, потому, что только сейчас он понял, что поведение учителя сегодня не такое, как обычно.
Долгие паузы между словами, замкнутость, странная отрешённость от всего, даже от общения с учеником, некоторая путаность речи (или, быть может, сознательная её незавершённость?), застывающий в гипнотической неподвижности взгляд, нарочито замедленные жесты — всё это было необычным для учителя Энко, обычно такого живого, подвижного, вовлечённого в беседу с учениками.
И, поняв это, Каэ начал сомневаться в себе, в своей способности понять учителя, понять то, что от него требуется, чего на самом деле ждёт от него учитель.
— Согреет, — сказал Энко. — Это древний факел. Даже более древний, чем Храм. Тебя не удивляет, Каэ?
Ученик отошёл от колонны. На шаг.
Теперь он стоял рядом с учителем.
— Удивляет?
— Да, удивляет, — повторил Энко. — Здесь всё такое старое. Храм, лестницы, каменные площадки, вырубленные нашими предками в скалах террасы. Факелы служили ещё прадедам тех, кто построил Храм. Наши книги не в воздухе горят зелёными и красными знаками, а написаны по старинке, на плоских гранях кристаллов. Здесь всё такое… древнее. Что уж говорить о камнях и книгах, если даже самое юное дерево в храмовом саду старше меня лет на пятьсот. А ты… ты молод, Каэ. Если ты благополучно завершишь обучение в Храме и сдашь эти… Бог, Творец мой и защитник, забыл ведь!
И Энко в смущении и досаде хлопнул себя ладонью по лбу.
— Экзамены в Школе Исследователей, — подсказал Каэ.
— Да, да, — прошептал Энко. — Вот ведь голова у меня… Она ведь тоже древняя, Каэ. Так много я в неё сложил: книг, встреч, людей, событий… Так много, что свободного места для новых знаний уже не хватает. Вот ведь досада какая! Никак не привыкну к этим новым словам.
"А Школе лет сто, не меньше" мысленно отметил Каэ.
И усмехнулся с неизжитой ещё, несмотря на женитьбу, недавнее рождение сына и полученную уже в Школе квалификацию младшего исследователя, юношеской иронией.
"Совсем новое слово для него. Сколько же ему лет?"
Сколько раз уже Каэ задавал себе этот вопрос (самого энко он спросить не решался, да и не принято в Храме спрашивать о возрасте служителей, а спросить об этом не просто служителя, а своего учителя — непростительная дерзость).
И не мог ответить. Даже примерно.
Знал только, что Энко старше его отца. И, кажется, даже постарше деда.
Отец умер молодым… Точнее, погиб. Много лет назад. Встретился с Людьми Дурных Страстей на одной из отдалённых планет. Кажется, планета та…
"Нет, не помню" признался себе Каэ. "Забыл её координаты. А ведь говорила мне матушка…"
— Да вот, — продолжал Энко. — Всё такое древнее, несовременное. Такое далёкое от тебя, от твоей молодости, от твоей жизни.
"А вот дедушка долго жил" подумал Каэ. "Лет триста, не меньше. Так что и на пол его дома пришлось укладывать новые плиты, и менять облицовку бассейна… А он всё жил. Умер совсем недавно, пережив сына. А у меня как получится? Как у деда? Так же долго?"
— И я вот думаю, — медленно, словно подчёркивая особую значимость слов, произнёс Энко, — думаю о моих учениках. И о тебе в том числе, Каэ. Что я могу дать вам? Что может вам дать Храм? И все эти наши сокровенные…
Энко неосторожно сделал слишком глубокий вдох — и закашлял от попавшего в лёгкие тумана.
Каэ подхватил учителя за локоть и подвёл к лестнице.
— Пора, — сказал он. — Пора, учитель. Воздух становится сырым и холодным.
Энко махнул рукой и, мягко отстранив Каэ, подошёл к ступеньке.
— Сам, Каэ… Ноги мне ещё служат.
Каэ смотрел вслед учителю, медленно, ступенька за ступенькой, идущему вверх. И слышал как подошвы туфель, по старинному рецепту сплетённых из океанских водорослей, тихо шаркают по каменным ступеням.
И слушал как Энко говорит ему, стоящему внизу ученику:
— …Сокровенные знания. Их древность — не делает ли она их бессмысленными? Эти ваши… как их… звездолёты, посадочные капсулы, исследовательские зонды, скафандры, преобразователи энергии, энергетические поля… Бог мой, как же много я, оказывается, запомнил!
Энко остановился, повернулся к Каэ и задорно подмигнул.
— Много я этих новых слов запомнил, ученик?
— Много, — согласился Каэ. — Я даже не предполагал…
— То-то! — и Энко поднял палец вверх, в сторону скрывшегося в тумане неба. — Много… Но есть ли польза вам от этих устройств?
— Они помогают нам изучать мир, — ответил Каэ.
— А миру есть польза от вашего изучения? — продолжал вопрошать Энко.
Каэ улыбнулся виновато и развёл руками.
— Мы уже много раз говорили об этом, учитель.
— Ответь на мой вопрос ещё раз, — упорствовал Энко.
— Миру есть польза, если мы спасём кого-нибудь из его детей, — ответил Каэ.
— Какие слова ты научился произносить, — проворчал Энко.
И, отвернувшись, запахнулся в плащ, угол его подняв капюшоном над головой.
"Он на что-то обиделся?" с тревогой подумал Каэ. "Неужели мой ответ показался ему неискренним?"
— Разве мы так хороши? — вопрошал Энко то ли ученика, то ли кого-то незримого, скрывающегося на затянутых тьмою верхних ступенях. — Кого ты собрался спасать, мальчик? Кого вы все собрались спасать? Мир вы не спасёте и не погубите…
Энко поднялся уже на пять ступеней и голос его становился всё тише.
— …Что вы ищете в этом… космосе? Глупые, юные наследники древнего дома… Вам мало того счастья, которое у вас уже есть? Вы утратили былую безмятежность, веру в нашего доброго Творца, даже веру в свой всемогущий… видите ли… разум… Вы с нарастающим беспокойством вглядываетесь в темноту Космоса, пытаясь угадать, откуда же придёт к вам… это страшное… безжалостное… пока ещё незримое, но уже живущее Зло. Но скажите мне… Не вы ли сами маните его безумными своими… победами? Путешествиями… туда… навстречу…
Бордовый плащ учителя исчезал в тумане. Сливался с ним.
— Мы не изменим мир! — крикнул вслед учителю Каэ. — Быть может, даже не поймём его! Но…