Лужи! Какое счастье — просто лужи. Блики. Отражения.
Белые отсветы прожекторов.
Дождевая вода, простая дождевая вода — вот здесь. В паре шагов.
Как же хочется сделать эти два шага. Вот так просто — выйти, наконец, из проклятого этого подземелья. Переступить через бетонный порог, выйти — и побежать. Быстро, быстро — насколько выдержат ослабевшие ноги.
Пробежать по бетонным плитам площадки перед бункером (ведь кончится она когда-нибудь?), миновать её (будь и она проклята, как и всё, что понаделали эти "серые" на его родной планете!) — и добежать, добраться до леса, который, кажется, совсем рядом, близко, близко…
Дотронуться до его веток, упасть в его траву, лежать… Просто лежать — и смотреть туда, вверх, в ночное небо. Следить за проплывающим тучами, раскрытыми ладонями ловить падающие с деревьев капли.
Петь, кричать! Дышать, дышать, дышать — без конца, без меры, без осознания близкой смерти, без отсчёта последних мгновений жизни, без этих, черти их забери, стволов! Затворов, прикладов…
Аден не отрываясь смотрел на белую полоску света, пробивающуюся в коридор бункера. Там, там ведь…
— Мне плохо, — пожаловалась женщина, что стояла рядом с ним.
Она подняла руки: кисти были бурого, с синевой, цвета. Кисти были туго стянуты наручниками, жандармы явно перестарались… Или стальными затягивающимися кольцами специально сдавили вены?
Она качалась. Из рассечённых губ текла кровь. Платье на ней было изорвано в клочья, так что едва прикрывало её тело.
Женщина дрожала от вечернего холода. Она едва оставалась в сознании.
Аден повернулся в ней… И на мгновение, на самое малое мгновение в коротком движении этом он всё-таки увидел крашек этой…
Нет, не свободы. Там за пределами бункера, всё ещё продолжались владения жандармов. Даже небольшого кусочка, малой части картины, увиденной Аденом было достаточно, чтобы понять: бункер — не конец ада.
Широкая бетонная площадка перед бункером обнесена была высоким забором из колючей проволоки, прочно закреплённой на врытых в землю бетонных столбах.
А по периметру площадки с оружием наизготовку стояли автоматчики всё в той же, до боли, до тошноты опостылевшей серой жандармской форме.
Белые лучи прожекторов скользили по бетону, словно от напряжения чуть заметно подрагивая, ощупывая прямоугольники плит.
Вот только воздух там, снаружи, уже не принадлежал жандармам. И ветер. И ночь была не их.
И шум листьев, и высвеченные лучом верхушки деревьев.
Это всё не их.
Они боятся его мира. Они здесь чужие. Они здесь — никто. Призраки, выползшие из мрака мертвецы, пожирающие живых. Мертвецы с бледной кожей и пустыми глазами.
Они боятся его мира, его света, его жизни — и сидят в своих бункерах, только ночью рискуя выползать на свои бетонные площадки, для большей безопасности обмотанные со всех сторон рядами колючей проволоки, обнесённые пулемётными вышками, заминированные по границе, защищённые сигнализацией.
Они сами засадили себя в тюрьму! Тюрьму, из которой никогда ужде не выберутся. Даже если истребят всё живое на этой планете — не выберутся.
До конца дней своих будут вздрагивать, услышав слово "повстанец". И просыпаться в холодном поту, увидев во сне хотя бы смутную, тенью промелькнувшую картину его мира, его жизни.
Так, может, и ради этого стоит жить? Оставить на память этим мерзавцам страх. Страх, который заменит им совесть. Страх, который не даст им высунуть нос их их зловонной норы.
"Сопротивление не бывает бессмысленным, Аден… Так, кажется, говорил этот человек. Тот, что пришёл к нам в город незадолго до начала войны. Тот, что уговаривал их бросить город и уходить в лес, пока не поздно. А ведь тогда мало кто ему поверил. Мало кто его послушал. А ушли вместе с ним — вообще единицы. А потом было поздно…"
Аден наклонился к женщине, взял её ладони и начал их массировать.
— Ой, спа… — прошептала она.
И не смогла договорить. Слабость охватила её и язык почти не слушался.
— Я кому! — завопил охранник и подскочил к доктору.
Сопровождавший их сержант демонстративно сплюнул на пол и отвернулся.
"Тоже мне… выслуживается" прошептал он.
Довольно громко, так, что доктор услышал.
Услышал, кажется, и жандарм, отчего взбеленился ещё больше.
— Я кому сказал! — сорвался он неа визг и стволом автомат ткнул доктора в живот. — Тебя мало учили?! Мало били тебя, урод?! Стоять! Не двигаться! Пристрелю, ублюдок!
— Женщине плохо, — с трудом сохраняя спокойствие, ответил Аден. — Вы видите, она сознание теряет. У неё руки сдавлены наручниками, кисти уже посинели. Снимите их, пожалуйста. У неё начнётся некроз тканей…
— Ишь ты, заботливый, — прошипел охранник. — О себе подумал?
— Я доктор… — начал было Аден, но охранник наотмашь ударил его по щеке.
— Ты никто! — выкрикнул он. — Пыль бункерная! Ничтожество! А вот я — доктор. В отличие от вас всех, шарлатанов. Я-то ей помогу, не сомневайся!
Охранник ударил женщину прикладом по голове. Откинувшись от удара назад, она затылком удрилась о стену бункера и, потеряв сознание, спозла вниз.
— Вот так, — удовлетворённо сказал жандарм.
Наклонился над женщиной и, набрав код на наручниках, снял их.
— Теперь, лекарь, потащишь её на себе, — сказал он доктору. — До самой расстрельной ямы можешь ей помощь оказывать.
И улыбнулся, довольный собственной шуткой.
"А ты задница, Эшбер" произнёс в спину охраннику сержант и фонариком посветил на упавшую. "Если ты её убил — я тебе лично нашивки посрываю!"
Охранник обернулся и приложил палец к губам. Потом показал на дверь.
Сержант прислушался.
Точно, дождались. Вертолёт!
— Внимание! — сказал сержант. — Эшбер, выводи арестованных.
Аден услышал нарастающий частый стрёкот, постепенно переходящий в треск, и, наконец, в тяжёлый, оглушающий грохот и рёв.
Охранник толкнул дверь, нараспашку открывая её — и зажмурился от летевшей в глаза водяной пыли, поднятой в воздух винтами.
Будто смерч закружил по площадке, мощными воздушными потоками сбивая с ног.
Пузатый транспортный вертолёт завис над бункером, бортовыми огнями высвечивая себе место для посадки. Из брюха медленно, словно с опаской щупая воздух, выползли шасси.
Вертолёт качнулся и медленно пошёл вниз.
Коснулся колёсами площадки и грузно опустился, тяжестью вдавив заскрипевшие чёрные покрышки шасси в бетон.
— Ничего себе! — в восторге воскликнул охранник.
И, развернувшись к сержанту, закричал:
— Видал, какую дуру огромную за ними прислали? А их тут всего-то десяток, не считая нас.
— Чему радуешься, дурак? — сердито ответил сержант. — Это же транспортный вертолёт. У него ни бронирования, ни оружия нормального. Пара пулемётов, от силы.
— Зато лететь будем с комфортом! — не сдавался охранник. — Ничего ты не понимаешь в комфортных полётах.
— Так, — обратился он к арестантам. — По одному, за мной. Не отставать и не дёргаться! А то точно пристрелю! Заходим в вертолёт, по команде — рассаживаемся. И сидим тихо, без шума — до конца полёта. Лекарь несёт бабу и очень старается не отстать. А то я лично сделаю ему больно! Пошли, твари!
И ударил прикладом по плечу арестанта, стоявшего ближе к выходу.
Автоматчики бежали, выстраиваясь у борта вертолёта в живой коридор.
Аден увидел, как коснулся бетона откидывающийся трап.
И, в проёме, внутри этой несущей их к смерти машины — залитые красным светом бортовых ламп ряды сидений, а над ними — свисающие с потолка цепи.
"Ну вот, пожалуй, и всё" подумал Аден, подхватывая на руки женщину. "Кажется, последний полёт… Как же быстро всё заканчивается. И так странно…"