Я жив-здоров. Начинаю бегать, хотя эскулапы ворчат: покой! Но все равно я скоро вырвусь, и, надеюсь, в Берлин мы притопаем вместе. Не забывай меня и, пожалуйста, не кипятись, не хандри, не делай глупостей!
Если вы еще не перебрались далеко от "трудного орешка" под именем Бреслау, - может, вырвешься? На час, на минутку? И Ромео возьми, если захочешь и сможешь. Он повидал бы свою Джульетту. На всякий случай я ей сообщил, что пишу тебе об этом. Здесь же в госпитале находится наш Петров. Помнишь, которого славяне зовут Макакой?
Вот так.
Обнимаю, а приветов пока не передаю. Не знаю, кто меня помнит.
Т в о й М а к с и м".
- Прочел? - спросил Соколов.
- Прочел, товарищ лейтенант...
- Так вот, я к комдиву не пойду, с комбатом говорить тоже не стану. А поехать к Бунькову надо. Мы - свиньи, и в конце концов Лигниц - рядом. Если хочешь, сходи сам к Катонину, отпросись. Я разрешаю. Минуя комбата младшего лейтенанта Заикина. Он человек новый, с Буньковым незнаком. И скажи, так и скажи: "Мы - свиньи, что забыли Бунькова..." Хочешь, друга своего возьми - Баринова. Он все же должность, комсорг. И замечу - хороший парень...
- А если майор спросит, почему не вы?.. - засомневался я.
- Наговори на меня как угодно. Скажи, что я об этом не подумал, что хочешь скажи. Только на письмо буньковское не ссылайся. Так как?
- Я пойду, сейчас же пойду, товарищ лейтенант. Как вернемся!
Мне хотелось задать Соколову еще один вопрос: почему же, в самом деле, он не стал комбатом, как просил Буньков? Но я не решился.
И сказал неожиданно для самого себя другое:
- А знаете, товарищ лейтенант, по-моему, младший лейтенант Заикин оказался смелым человеком! Тогда, когда мы с этими фрицами столкнулись и с бронетранспортером...
- Дорогой мой дружок! - Соколов посмотрел на меня так, словно мы сидели в классе и он был учитель, а я - его ученик. - Дорогой мой дружок! Добро и зло порой удивительно уживаются рядышком. Впрочем, это я не о младшем лейтенанте.
Наутро мы тянули теодолитный ход. Места знакомые. Те, где мы попали с младшим лейтенантом Заикиным в переделку.
- Хорошо! Удачно! Хорошо! - говорил Соколов.
Судя по всему, он был доволен и выбранными нами ориентирами, и мною. Я ставил свою вешку на предельном расстоянии. Пусть колена хода будут длиннее.
Саша, Шукурбек, Володя и Соколов шли следом.
Конечно, наша работа - не бой. И прав Саша, когда говорил: начинается настоящее - нас просят в сторонку. Но удивительное дело: я был впереди и испытал от этого необъяснимое чувство. Превосходства? Может быть, да, и все же - нет. Просто я бежал со своей красно-белой вешкой вперед и знал, что от меня зависит работа других. Теодолитчик наведет теодолит на мою вешку, место для которой выбрал я, один я. Он снимет показатели с теодолита и вместе с вычислителем определит координаты этого места места, которое выбрал я. А потом на этих координатах будут трудиться наши звукачи и не знакомые нам артиллеристы, фоторазведчики и, может быть, даже штабные работники...
Мы прошли уже разрушенный скотный двор, и перекресток дорог, и пустые домики, и кладбище. Вот справа лесок. Впереди на обочине два пустых мотоцикла, а трупов немцев нет. И под откосом, в канаве, нет трупов. Где же они?
- Давай третий, - сказал Соколов, подойдя к одному из мотоциклов. Это - те?
- Те. Но только... фрицев кто-то похоронил...
- Так где третий пост? - спросил комвзвода.
- Вон там, товарищ лейтенант, у леска. На опушке. Могила там свежая. Видите?
- Вижу.
Могила, где мы похоронили сержанта и двух солдат из трофейной команды, была отлично видна с дороги.
- Давай дуй, а теодолит поставим на развилке дорог, - сказал лейтенант. - Засекут? Достанут?
- Засекут.
Пока Саша, Володя и Шукурбек возвращались с теодолитом к развилке, я уже был на опушке, чуть левее могилы.
Комвзвода тоже направился назад. Ребята, кажется, засекли мою вешку. Я их видел хорошо. Значит, и они видели меня.
И верно, мне уже замахали: мол, давай назад!
Я скатился с бугра и вышел на дорогу. Припекало солнце. Воздух весенний, с запахами почек и прелых трав. Кой-где уже пробивалась зелень. Высохли песчаные бугорки и поляны. А небо голубое. Удивительно голубое. Хорошо!
Наших я теперь не видел. Они там, за поворотом дороги, к которой подходит кладбище. Аккуратное, не похожее на наши, немецкое кладбище: я только сейчас его разглядел. Ровные ряды разнокалиберных крестов мраморных, железных, деревянных. Посыпанные желтым песком дорожки. Могилы без оград. Подстриженные деревца и кустарники.
И все же что-то холодное, деловое, равнодушное есть в этом ровном размещении людей. Пусть не живых, покойников, но - людей. Как на военном плацу, их собрали, построили, и даже дорожки между ними не забыли посыпать песком.
Я вспомнил Немецкое кладбище в Москве, где похоронен отец. Оно не такое. Может, слишком сумбурное, слишком заросшее зеленью, и все же в нем больше тепла, больше человеческого.
Но это там - далеко, в Москве. А здесь?
Здесь с краю свежая могила. Могила, не похожая на другие кладбищенские, - большая, сделанная наспех. Неужто кто-то успел похоронить убитых нами немцев? Но кто? И когда?
Я обогнул кладбище и увидел на дороге теодолит. Возле него никого не было, и я невольно прибавил шаг. Впереди раздался выстрел. И еще один. И автоматная очередь.
Сначала я заметил длинную фигуру Соколова, а уже за ним Сашу. Они бежали по обочине дороги к пустым домикам. Вон и Володя. Все опустились на колено и стреляли.
Пока я подбежал, стрельба стихла.
- Что случилось?
Володя снимал с убитого цивильного автомат. Второй немец, тоже в штатском, лежал на пороге дома.
- Шукурбека убили, мерзавцы! - сказал Саша.
- Сволочи! Или переоделись! - Лейтенант Соколов лохматил волосы. Так глупо...
Шукурбек лежал в придорожной канаве. Автоматная очередь свалила его сразу.
- Что? На кладбище? - спросил Володя, раздобыв в одном из домов лопату и зачем-то грабли. - А может, лучше там?
Мы отнесли тело Шукурбека туда, где я только что стоял с вешкой. Положили рядом со свежей могилой трофейщиков. Засыпали. Подровняли песок. Теперь это была одна могила.