А на стенах домов - немецкие надписи: "1918 вирд зих нихт виедерхолен!", "Зиег одер Зибириен!", "Фюрер! Вир верден дир бис цум твой зайн!"*.
_______________
* "1918 год не повторится!", "Победа или Сибирь"!, "Фюрер! Мы будем верны тебе до конца!" (нем.)
Они начертаны масляной краской на стенах домов, на заборах, и их сразу не смоешь. Некоторые уже перечеркнуты мелом. Рядом с ними иные, наши, сделанные поспешной рукой солдата: "Мы в Берлине", "Конец!", "Будь здоров, фюрер, на том свете!".
- Как же очки? - вспомнил Саша.
- Да, да, очки!
Мы стали вглядываться в разбитые витрины. Есть же у них что-нибудь вроде наших магазинов "Оптика" или просто аптек. Одна улица, другая, пятая... Но нам ничего не попадалось. Опять очереди к солдатским кухням и за водой. Опять черемуха и газоны. Опять какие-то пришибленные люди, перехватывающие нас: "Капут! Гитлер капут! Аллес капут!"
- Пошли туда, - сказал Саша. - Может, там...
Перед нами была пустынная широкая улица. Дома - высокие, светло-серые, с конусообразными крышами. Многие целы. Вокруг развалин заборы и заборчики, щебень и стекла подметены и сложены в аккуратные кучки.
- Так это знаменитая Унтер-ден-Линден! - воскликнул Вадя, прочитав табличку на перекрестке.
Унтер-ден-Линден так Унтер-ден-Линден! Улица и в самом деле, видимо, главная. Может, здесь?
Первый квартал, второй.
- Вот, - заметил Вадя.
Из разбитой витрины на нас смотрели головы в очках. Какие-то аппараты, стекла, линзы и главное - очки.
- Подбирай!
Саша мерил очки подряд, одни за другими. Наконец, кажется, нашел:
- В самый раз.
- А ты хорошо проверил?
- Подходят, вполне подходят. Я прямо воскрес! Вот спасибо вам!
Теперь мы пошли дальше уже более бодро. Саша воспрянул духом, и в голосе его появилось что-то восторженное:
- Действительно, посмотрим этих. Ведь глупо же быть в самом Берлине и не посмотреть, правда? Кажется, там. Ближе к рейхстагу.
Рейхстага мы пока не видели, но по гулу выстрелов и дыму пожаров чувствовали - впереди еще шли бои. И, видимо, в районе рейхстага.
- А я все думаю, - продолжал Саша, - как это интересно: мы в Берлине! А ведь это же... Ну просто слов нет!
- Не понимаю, почему здесь так пусто. Посмотрите, ни души, насторожился Вадя. - Может, не стоит дальше?..
Саша словно не слышал его слов:
- А тепло-то как! Надо без шинелей...
И правда тепло. Небо безоблачно. Только дымы пожаров тянулись к солнцу и закрывали его лучи. Но это там, впереди.
А над нами - голубизна. Она отражалась в лужах, и разбитых стеклах, и в Сашиных очках, которые он без конца поправлял на носу, вероятно, от полного блаженства.
Но что это? Очки полетели на тротуар, а сам Саша неестественно подался к стене дома.
- Саша, что с тобой? Саша!
Мы старались удержать его, а он все полз и полз вниз и шептал:
- Очки, мои очки...
Мы не успели понять, что и как произошло.
- Свистнуло. Я слышал, что-то свистнуло. - Вадя пытался расстегнуть Сашину шинель, но Саша не давался.
Он прижал руку к груди и повторял одно:
- Очки, очки... Они очень подходят... Опять... Как же я в наряд?.. Опять без них?.. Чепуха какая-то...
- Наконец-то вроде передых! - произнес Володя.
Он только что, как и все ребята, поужинал.
- Погуляйте немного, - сказал младший лейтенант Заикин.
- Не нравится мне эта тишина, - заметил комвзвода Соколов.
Я дежурил у наших машин. Вадя принес мне из штаба пузырек туши. Ребята раздобыли кусок фанерки:
- На, пока не стемнело.
Действительно, пока еще не стемнело. Я приткнулся на подножке машины фотовзвода и стал выводить тушью: "Здесь похоронен разведчик-артиллерист, комсорг Баринов Александр Иванович, рождения 1925 г. Погиб в Берлине 2 мая 1945 г.".
В эту ночь мы похоронили Сашу. В эту же ночь мы узнали по радио из Москвы, что Берлин полностью капитулировал.
- А что, если мы... ну, распишемся. Или, как это называется? Тогда...
Я говорил всерьез. Пусть война, пусть мы на фронте, но и тут - наша власть. Для меня она в высшем своем выражении - майор Катонин. Для Наташи...
- Правду я говорю. Хочешь, к нашему комдиву пойдем, хочешь, к твоему полковнику, как его фамилия - Шибченко?
Я говорил, чтобы не только как-то успокоить ее и ответить на ее "а что теперь будет?", произнесенное вот уже дважды: тогда в Лигнице и теперь в Ризе. Война кончается. Берлин позади. Он капитулировал и, значит... Ну сколько можно ждать? Хватит всего: и разговоров, и шуток, и глупых острот! Неужели нельзя решить всерьез того, что всерьез?..
Город был наводнен союзниками, но не теми, кто пришел в Европу с долгожданным вторым фронтом. Эти союзники, освобожденные из немецких лагерей нашими, надевшие форму и старые воинские регалии, не представляли сейчас никаких армейских соединений, а ждали. Ждали нашего очередного прорыва на Эльбе. Ждали, чтобы наконец-то попасть к своим.
- Что же ты молчишь?
- Я просто рада, что мы опять увиделись... И что ты... здоров! - Она улыбнулась. - А ты чудо! Разве мы уже не расписаны?.. - Она показала на реку: - Смотри, как красиво!
Через Эльбу по понтонному мосту шли войска и техника. Там, за рекой, - плацдарм, на котором мы работали вчера, и позавчера, и сегодня утром. Из Берлина мы сразу же попали сюда, и хорошо - здесь я встретил ее. А ведь я не видел Наташу даже в Берлине.
- "Вильгельмина". - Наташа прочла вслух название одной из самоходных барж. Их было много, и все стояли на приколе: "Вильгельмина", "Любек", "Дрезден", "Валькирия", "Росток", "Барбара". - А городок какой... добавила она.
Да, городок Риза ничего, но не о нем думала сейчас Наташа. И я думал не о нем.
Как все просто было в Москве, и - смешно! - что тогда это казалось совсем не простым. Не просто было позвонить по телефону, или дождаться ее у Дома пионеров, или поехать на Пятницкую, или назначить встречу у наркомата на Петровке. А ведь как это просто в сравнении с сегодняшним... Мы не виделись неделями, не знали ничего друг о друге, и вот она сказала: "И что ты... здоров". Здоров! Я знал, что она хотела сказать: "Жив". А я? Я смотрел сейчас на нее и не верил своим глазам и самому себе. Мы оба, может, самые близкие люди в этой Ризе.
- А у вас как сейчас? - спросила она.