Сны скоро изменились, и были они чудовищны. В них я летал по воздуху и в космосе, нырял в звезды и планеты, без труда протыкая собой конвекционные слои горячей плазмы и древние геологические пласты, вновь устремлялся в черную пустоту, заполненную лишь всевозможными полями, мое присутствие выбивало из них стаи виртуальных частиц, и я не ощущал ни веселья, ни жути. Мои полеты были не удовольствием, а работой, каким-то очень важным и довольно скучным делом, которому отдаешься только потому что надо, надо, иначе никак нельзя, это неизбежность, надо начать и кончить, впереди отдых, – но работа никак не кончалась, не отвязывалась, и я таскал на себе груз недоделок, как баран таскает курдюк, не имея с него никакой пользы. Иногда полеты на время прерывались, и тогда я превращался в грозного судию, кого-то карал, кого-то миловал, а кого именно – не мог понять. Какую-то безликую толпу. Качались люди с белесыми пузырями вместо голов, и никто не смел, да куда там не смел – даже в мыслях не держал оспорить мой самый дикий приговор, и это было самое страшное. Я жалел их, но карал, ибо было за что, жалел и все равно карал, и они пели мне хвалу, корчились в муках, но все равно голосили нараспев, а я покрывался липким потом. Мне не было противно – было страшно.
Никогда не думал, что из человеческого тела может выйти столько пота! Я буквально плавал в нем, как селедка в рассоле, и, вываливаясь ненадолго из сна, мечтал нырнуть в прохладную воду, и нырял, конечно, но уже снова во сне, и опять летал, уже понимая, что лечу не просто так, а спешу туда, где опять надо карать и миловать, разрушать и строить…
Хуже всего было то, что мне это порой нравилось. Даже разрушать. Даже обрекать на казнь. И это пугало меня еще сильнее, чем муки осужденных мною людей. Я понимал, что со временем привыкну, но эта перспектива не приносила мне облегчения, а в точности наоборот. Что-то случилось со мной, и я откуда-то знал, что уже никогда не стану таким, как прежде. «Никогда» и «навсегда» – вот самые страшные на свете слова. И ни повернуть, ни отказаться, завопив жалобно, замахав руками, спрятав голову под подушку… Дело сделано, рыбка задом не плывет. За что мне такое, Господи, за что?
А не позволяй кусать себя заразным пиявкам, вот за что!
Галлюцинируешь? Валяй дальше. Если можешь, постарайся не помереть, и это все, что от тебя требуется…
И вновь появлялся темный силуэт с острой бородкой, он говорил мне что-то, а я его не понимал. Но чувствовал, что его появление как-то связано и с болотом, и с пиявками, и с навязанной мне ролью судии и демиурга. Не раз я хотел прогнать темного человека, однако не решался сделать это и понимал: никогда не решусь. Странно… Я боюсь? Я трус?! Не замечал этого за собой. А получается, что все-таки трус!
В очередной раз выпав из сна, я вдруг понял, что больше не хочу спать. Журчала специальная подстилка, отсасывающая пот, тело было липким. Из вены на сгибе правой руки змеилась трубочка, и еще какие-то провода тянулись к приборам от датчиков, прилепленных там и сям к моему телу. Кожу щекотали букашки-роботы, тихо гудел «Парацельс», думая свои медицинские думы. В медотсеке никого не было. Но только я собрался стряхнуть с себя букашек, как «Парацельс» пискнул, и тут же вошла Лора.
Одарила меня профессиональным взглядом и уставилась на экран.
– Однако! – Скрыть удивление ей не удалось. – Тебя можно поздравить. Как самочувствие, Стас?
– Сносно, – сказал я. – Буду жить, а?
– Будешь.
– Тогда сними с меня этих клопов, не то я сам это сделаю.
Лора поколебалась и задала команду. Букашки побежали по мне галопом, и через полминуты ни одной не осталось. Тогда я вволю и с наслаждением почесался там и сям.
– Ну так как же ты все-таки себя чувствуешь? – спросила Лора. – Изложи как можно подробнее.
– Статью напишешь? – прищурился я.
– Конечно.
– Валяй. Могу встать, могу работать – вот как я себя чувствую. Кстати, завтрак не помешал бы. Посытнее.
– О! – сказала Лора. – Аппетит – это уже кое-что. Это просто замечательно. А скажи…
Прежде чем я получил завтрак, мне пришлось ответить на добрую сотню вопросов в диапазоне от не болит ли у меня чего до здоровья моих прабабушек. Кажется, Лора все-таки осталась недовольна. Врачам не нравится, когда организм пациента ведет себя вопреки их прогнозам.
– Я могу встать?
– Полежи еще хотя бы сутки. Тебя надо понаблюдать в стационарных условиях. Возможен рецидив.
Ну вот, так я и думал.
– Сутки, пожалуй, вытерплю, – проворчал я. – Но не больше.