А ежели насчет грехов, так их во всяком городу и во всяких чинах довольно… Про других не стану говорить, зачем осуждать?.. А про свои грехи для чего не рассказать?.. Всенародное покаяние очищает ведь их.
Вырос я в канцелярии; за приказным столом и состарился. А знал людей по одной только бумаге. Написано в деле: "В деревне Колосковой крестьянин Василий Сидоров", ну и знаешь, что есть на свете Василий Сидоров. Явится он к тебе по делу, только и думы, как бы побольше сорвать с него. Не думаешь, будет ли Сидоров с семьей завтра ужинать, об одном помышляешь: губа-де у меня, у барина, к сладкому наважена, а мужицкое горло, что суконное бердо, проглотит и долото. Пишешь, бывало, бумагу: "С крестьянина Миронова деньги взысканы", и знаешь, что у Миронова были деньги. Пишешь: "Кондратьев розгами наказан", и знаешь, что есть у Кондратьева спина. А не сидят ли у Миронова ребятишки без молока, зажила ль спина у Кондратьева, про то и не думаешь. Со всякого берешь, а себя праведником ставишь. Что-ж? бывало, думаешь: по праздникам церковь божию не обегаю, попов с праздным принимаю, говею каждый год, в большие посты не скоромлюсь, нищим по силе помощи подаю, в тюремном комитете состою членом, ежегодные пожертвования на детские приюты, по письмам губернаторши, плачу исправно. Чего еще?..
Святым себя считал, а врага слушал. Шепчет, бывало, в душу-то: "Карпушку-то Власьева прижми, денег у него, у шельмы, много, пущай не забывает, что ты его начальство". И прижмешь Карпушку бумаги листом, а бумаги листок на руке легок, а выйдет из под руки, так иной раз тяжелей каменной горы станет.
Раз были нужны деньги до зарезу: наличные в горку спустил, праздники подходят, покойница-жена шляпки требует, салоп с куньим воротником ей подай, в губернское правление дань посылать срок две недели уж минул. Хоть в доме от мирского приносу всякого припаса и вдоволь, да надо хорошенького винца купить, не равно губернский чиновник наедет, не подашь ему мадеры деверье — шампанского подавай, да настоящего, по три целковых бутылка. Просто беда: как бредень ни закидывай, рыбешка не ловится. Что делать, как быть? А главное дело — губернское! Во-время не представишь — шесть выговоров на неделе закатят, и пошел под суд, купайся там.
Почту получаю. Посмотрим, думаю, — нет ли благостыни. Подтверждений штук сорок, помечаю — "к делу". Пачка публикаций о сыске лиц и имуществ: ну, это известно дело — под стол, письмоводитель подберет, напишет: "на жительстве не оказалось", и конец. От губернатора предписания, да все пустяковые: статистику требует, да двух старых девок в консисторию на увещанье переслать… Объявления об умерших солдатах, о взысканиях, о скотском падеже, много всякой дряни, а путного нет ничего — Эх, несчастная ты доля моя!.. Еще распечатываю: губернаторша еще раз пожертвовать в пользу детского приюта приглашает. "Нет, думаю, шалишь, ваше превосходительство, — не до твоих поросят свинье, коль ее самое палят на огне". С горя да с печали за печатны циркуляры принялся. Видно, тяжело было, что за них принялся… Их, бывало, никогда не читаешь, только сбоку пометишь: "к сведению и руководству".
Десятка полтора прочел — ничегохонько… Вдруг, гляжу — милость-то господня! У циркуляра сбоку припечатано: "об отдаче малолетних крестьянских детей в Горыгорецкую школу Могилевской губернии". — Э!.. Не штука — деньги, штука — выдумка!.. Вот она, благодать-то, где! С места даже вскочил, запел от радости: Заутра услыши глас мой!
"Лошадей! В Ермолино!.." — Приехали. — "К волостному голове!.." — Достучались. Вошли. Хозяйка в задней избе самовар ставит, а хозяин, стоя у притолоки, в кулак зевает: на рассвете дело-то было.
— Что, говорю, Корней Сергеич, здоровенько ли поживаешь?
— Слава богу, говорит, ваше благородие, бог грехам терпит.
— Ну, слава богу, — дороже всего, говорю… Домашние что? Хозяюшка здравствует ли?
— Что ей делается?.. Вон с самоваром возится… Ишь надымила как в сенях-то!.. Грунька! Чего в угли-то налила?.. Эка дурь-баба!.. Дым сюда пройдет — у барина головка разболится.
— Ничего, говорю, Корней Сергеич… Ну, дочки что?.. Землемер-от, чать, недаром месяц у тебя выжил.
— Эх, ваше благородие, чего тут ворошить? Мало ль чего толкуют?.. Чужи речи не переслушаешь.
— Ну, да про это что? Девки молодые! По-вашему, может, так и надо. Парнишка-то что?
— Ничего, ваше благородие, растет. Часослов скончал, на второй кафизме сидит.
— Дело хорошее… А ведь я, Корней Сергеич, к тебе с повесткой… Читай-ка: человек ты грамотный. — И подаю ему циркуляр. А народ-от по захолустьям глуп: видит, печатна бумага, да сбоку «министерство» стоит — глаза-то у него и разбежались. Учен еще мало, знаете.