Ничего особенного он не сделал, наоборот, ободряюще женщине улыбнулся.
— Все в порядке, шоу продолжается!
Сутулясь, как если бы нес на плечах груз, я подошел к краю сцены и опустился на ее доски, поставил ноги на ступеньку спускавшейся в партер лесенки. Один на жердочке над вечностью. Отряхнул пыль мира сего с ног своих. Привычная боязнь задеть ненароком других оставила меня. Отпала необходимость играть с ними в поддавки. Я больше не чувствовал себя слоном в посудной лавке.
Отъехавшая по центральному проходу камера не спускала с меня своего циклопического глаза. Люди в зале следили за каждым моим движением, словно загипнотизированные. Поднял голову. Если верить изображению на большом экране, мои губы сложились в улыбку.
— Так лучше разговаривать, правда?
Зал дружно выдохнул. Достал из кармана сигареты. Зрители задвигались, начали перешептываться. Сидевший в первом ряду ушастый парнишка смотрел на меня во все глаза. С веснушками на носу и шеей тростинкой, подросток выглядел до комичности серьезным. Если кому-то и стоило рассказать то немногое, что я понял, то ему.
— Тебя как звать?
Покраснев до корней волос, он еле слышно прошептал:
— В…вася!
— Славное имя! — похвалил я и улыбнулся еще раз, но не в камеру суетившегося рядом оператора, а исключительно мальчишке. — Знаешь, старик, неладное что-то творится в нашем с тобой отечестве, изверились мы, измельчали! Вроде бы всю жизнь занимался делом, а оглянешься… пустыня! Видел, наверное, в театре марионеток кукол, что пляшут на ниточках? Вот и мы стали такими, не живем, а дергаемся. Горько это, многое надо бы изменить, но я уже не успею. Вся надежда, Вась, на тебя, не подведешь?..
Паренек кивнул, вытер разгоряченное лицо рукавом рубашки.
— Вот и отлично! А то, признаться, тревожно мне последнее время, не живется…
Поискал из чего бы сделать пепельницу. Нашел в кармане пиджака тронную речь, что неслась в полном одиночестве по экрану телесуфлера, и сделал из нее коробочку. Получилось на загляденье. Переносная камера показывала работу пальцев, как если бы я был пианистом-виртуозом или знаменитым хирургом. Закурил, стряхнул не успевший нарасти пепел.
Мальчонка, подавшись вперед, ловил каждое слово. Губы его прыгали, ломаясь в жалкой улыбочке. Я похлопал рядом с собой по доскам сцены.
— Давай сюда!
Васька оглянулся на мать, я продолжал настаивать:
— Давай, давай, нам есть о чем поговорить!
Пару раз от застенчивости споткнувшись, парнишка взобрался по лесенке. Я подвинулся, обнял его свободной рукой за худенькие плечи.
— Ты, наверное, не догадываешься, а Солнечную систему по окраине охватывает ледяной пояс Койпера, из-за него в России холодно и неуютно жить. По крайней мере, так считает один мой приятель, и, ты знаешь, я склонен ему верить! Иначе нечем объяснить все то б… — запнулся, — безобразие, от которого на душе омерзение. Вы Чехова «Вишневый сад» проходили? Жаль, а то бы и ты услышал звук топора. Одичал народ, потерял себя, так что когда станешь президентом… — станешь, станешь, кому, как не тебе! — вспомни, как мы тут с тобой сидели. Вспомни, какие у людей хорошие лица, им ведь только справедливость и нужна. Умные, работящие, остальное они добудут себе сами. Про Джона Леннона слышал?
— Это который Битлы, да?
— Он самый! У него есть классная песня про земляничные поляны, то место, где люди не носят на спине мишени, а государство не гоняется за ними на дорожном катке, чтобы законопатить в асфальт. Я знаю, у тебя все получится! Тогда нашу с тобой Россию не будут красить на картах в цвет ржавчины и ждать, когда она осыплется ржавыми хлопьями. Сделаешь?
Васька кивнул.
— Вот и отлично! — прижал я его худенькое плечо к своему. — Извини, старик, мне пора…
Потушив о дно коробочки окурок, я сунул бумагу в карман пиджака и поднялся на ноги. Стоявшие все это время в стороне ведущие вышли из ступора. Потирая на ходу руки, я направился к ним.
— Ну что, ребята, подведем итоги!
На лице шагнувшей мне навстречу женщины отразилось испытываемое ею волнение. Возможно, такую реакцию предписывал сценарий, но хотелось верить, что чувство ее искреннее.
— Спасибо, Сергей, вы замечательно говорили!
Что еще могла она сказать? Двести миллионов зрителей по обе стороны границы обязывали! То ли извиняясь, то ли заискивая, продолжала:
— Мы в прямом эфире уже несколько часов, самое время узнать результаты голосования…
Когда сидели с Васькой на краю сцены, можно было изловчиться и бросить взгляд на табло, но я об этом как-то даже не подумал. Ободрил ее, коснувшись обнаженной выше локтя руки.