Фил тяжело вздохнул.
— Все, Серега, завязывай с демагогией! Ни ты, ни я ничего не можем сделать, остается только применяться к предложенным обстоятельствам. «Жизнь такова, какова она есть, и больше — никакова!» — очень мудро сказано. Не стоит понапрасну рвать душу и юродствовать. Ты сам многократно рекомендовал тем, кто у руля, как эффективнее обводить вокруг пальца массы, и не можешь не понимать, что искусство работы с людьми в том, чтобы они этого не замечали. — Усмехнулся. — Это азы профессии, Дэн, на них опираются, выстраивая отношения с дворником дядей Васей и с президентом, с цехом по пошиву исподнего и с народом…
Я не смог себя сдержать:
— Твоей профессии, Фил, твоей!
Он будто этого и не слышал.
— В незнании счастье, Дэн, надо стремиться к тому, чтобы каждый человек считал себя свободным гражданином, живущим в свободной стране.
К кофе подали коньяк. Феликс взялся за свою рюмку, предложил:
— Давай на этом поставим точку! Я ведь не железный, мне тоже бывает больно, но жизнь продолжается. В комплиментах ты не нуждаешься, скажу от чистого сердца: идея шоу граничит с гениальностью. Не говоря уже о деньгах от рекламы, оно позволит взять пробу даже не состояния умов, душ! Нам предстоит понять, как далеко зашел процесс очерствения и можно ли вызвать в них отклик…
А ведь у него с Котовым один и тот же вокабуляр, думал я, слушая разглагольствования Феликса. Возможно, это не должно было удивлять, но удивило, и пренеприятно. Между тем он продолжал:
— Я всегда был против того, чтобы людей опускали ниже сточной канавы и глушили, как рыбу, динамитом пошлости, но изменить положение дел, как ты понимаешь, не в моей власти. Если посмотреть правде в глаза, надо признать, что мы имеем дело с наркоманами, подсевшими на иглу примитива и насилия. У них выработалась потребность в помоях, каждый день они нуждаются в новой дозе чернухи. Шоу поможет продиагностировать болезнь, результаты голосования будут проанализированы специалистами, тренды выявлены, симптомы описаны. Именно ради этого и стоит его проводить… — Закурил, придвинул к себе пепельницу. — Знаю, Дэн, тобой сейчас владеют разные чувства, но скоро это пройдет, и мы, как всегда, будем работать плечом к плечу.
Его мягкий, доброжелательный тон убаюкивал, я постарался в него попасть:
— Ты прав, Фил, ты, как всегда, прав, только фенечка в том, что плечи у нас разные! С моих в результате голосования может скатиться голова, а на твои невидимые погоны упасть очередная звездочка, если я правильно понимаю ситуацию. Ведь так все и будет, правда? Как опытный кукловод и жонглер словами ты ее заслуживаешь…
Было ли это на самом деле, или мне показалось, только Феликс отодвинулся от стола метров на десять и принялся меня из этого далека рассматривать. Не спеша, задумчиво. Потом расплатился по счету и извлек из внутреннего кармана пиджака сложенные в несколько раз листы бумаги. Протянул их мне со словами:
— Можешь не проверять, оригиналы! Имя из баз данных стерто.
Хватило взгляда, понять, что я держу в руках контракт Анны и расписку в том, что агентство не имеет к ней претензий. Подпись, печать, все на месте. Поднял на Феликса глаза.
Он сидел сосредоточенный и даже суровый, таким, пожалуй, я никогда его не видел. Слова ронял тяжело, словно камни:
— Слушай, Дэн, слушай меня внимательно! Знаю, тебе досталось не по-детски. Кот не тот человек, чтобы упустить добычу, которая сама идет в руки. У него свои убеждения, у меня свои. Постарайся понять, что при всем при том мы оба исходим из интересов страны. Какой народ — такие и песни, не нам их перепевать, другого народа у нас не будет. Мы не можем допустить неуправляемой ситуации, потому что за ней — пропасть, коллапс. И еще… — Он вдруг улыбнулся и сразу сделался похожим на того, прежнего Фила, кого я знал столько лет и любил. — Слышь, Серега, ближе тебя у меня друга нет!
Поднявшись, протянул мне руку. Я ее пожал. Вышел из-за стола, и мы обнялись.
Тот день, как и предшествующую ночь, я запомнил в красках и в деталях. Хотя памятью своей похвастаться не могу, она у меня избирательная. Собственная жизнь, как если бы за ненадобностью, выпадает из нее кусками. Бывает, Нюська рассказывает о том, как мы жили, а я слушаю ее и мне всё внове. Ей такая моя черта должна быть очень удобна: можно придумать любую небылицу, и я с готовностью ее схаваю, но не такой она человек. Зато, в качестве компенсации ущербности, а иначе беспамятство не назовешь, мне была дарована способность ярко помнить отдельные моменты, которые, казалось бы, ничем не примечательны. Улочка Твери, где я был всего однажды, или поворот головы виденной мною мельком на переходе метро женщины. Они отпечатались в памяти, словно фотографии, только кто нажимал кнопку камеры, остается загадкой. Стараясь объяснить себе феномен, я пришел к выводу, что стоял в эти мгновения на развилке судьбы и мог распорядиться ею по собственному усмотрению. А может, и распорядился, только проверить эту догадку нет никакой возможности, разве что в следующей жизни…