– Что?
Смысл команды с первого раза понят не был. Сыч ухватил Сергея за руку, рывком закатал рукав.
– Что вы себе…
– Молчать! Вторую.
Локтевые сгибы юноши были чисты.
– Первая доза, – констатировал Седой, пряча героин в карман. – Сдохнуть желаете, юноша?
– Не ваше дело! Вы что – «Скорая помощь»?
– Господи, Сережка… – губы матери затряслись, лицо исказила гримаса отчаяния. – Что же ты… Я для тебя… А ты…
– Ма – перестань! Это, в конце концов…
– Молчать! – грубо рявкнул Седой. – Сдохнуть желаешь – вперед. Хозяин – барин. Ты – здоровый, сильный мужик, почти готовый воин. Сила есть, ума – палата, деньги есть. Можно бороться, можно решать любые проблемы. Но! Но ты хочешь жрать «дурь». Вперед! Мы скоро уедем, ты – сдохнешь. Мать останется одна. И вся эта нечисть останется – они только порадуются, что ты сдох. Хату вашу отберут, мать твою опять трахнут во все дыры…
– Прекратите!!! – пронзительно вскрикнула мать.
– Убью, гад… – тихо пообещал Сергей, замедленно бросаясь к Седому и пытаясь вцепиться в горло.
Ну и получил, разумеется – не отходя от кассы. Дали по репе, дали по жопе, водворили на кровать в его комнате и еще дали указание.
– Завтра – «развод» с Концерном. Бабу они за человека не считают, поэтому Ирину не берем. Ты нам нужен завтра – в здравом уме, с ясными глазами. Нейролептики не принимать, спиртное не пить, про наркоту вообще не говорю. Если глаза ясными не будут, мы «стрелку» перебьем, тебе ввалим зипдюлей по первое число, свяжем, сунем в холодную ванну и будем держать, пока не прояснеешь. Это понятно?
– Понятно…
– И вид у тебя, ублюдок ты вафельный, должен быть уверенный. Если уж тебе по фую и подыхать собрался, так будь мужиком, напоследок сослужи матери хорошую службу. Это за тобой, пи…да ты с ушами, она помчалась на край света. Это из-за тебя, уродец ты недоделанный, она попала в такую передрягу. Я понятно излагаю?
– Понятно… – хамство Седого было не более чем нехитрым педагогическим приемом – Сергей это сразу просчитал. Но что-то в его словах заставило юношу крепко наморщить лобик. Проклюнулась вдруг некая рациональная идея… – Я буду в форме – можете не сомневаться…
Ночь Сергей не спал. То ли дал о себе знать резкий отказ от транквилизаторов, то ли вредный Седой всколыхнул нечто в израненной душе юноши – определенных выводов так и не сделал, хотя ворочался всю ночь, силясь разобраться в этом своем новом состоянии, наполненном какой-то безотчетной тревогой и странным предвкушением чего-то необычного. Не разобравшись, забылся на часок перед самым рассветом, пожелав себе увидеть сон про массовые казни лиц кавказской национальности мужского пола в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Желательно цветной.
Сон не показали, но, проснувшись поутру, Сергей вдруг, как в раннем детстве, в новогоднее утро, почувствовал, что сегодня ему подарят нечто замечательное. Нечто из ряда вон. Например, возможность героически умереть с пользой для дела…
Седой и его головорезы не пожелали вот так с ходу общаться с представителями Концерна. В назначенное время на встречу не явились, чего-то вычисляли, «пробивали» и на ходу решали какие-то проблемы. Затем долго мотались по Москве, Седой многократно с кем-то перезванивался, менял на ходу «точки», насмешливо ободряя пискливо негодующего в трубке абонента.
Наконец, пересеклись где-то у черта на куличках, то ли в Южном Чертанове, то ли в Западном Бирюлеве. Сергей в этих краях никогда не бывал и в обстановке ориентировался слабенько – помнит лишь, что встреча происходила в каком-то небольшом кафе у железнодорожного моста, к которому вела единственная дорога, ловко заблокированная невесть откуда взявшимся «КамАЗом» сразу после их проезда.
Общались от силы минут десять – все это время Сергей сидел истуканом, непрерывно фиксируя взглядом крепкую шею породистого бородача в папахе из серебристого каракуля, в суть беседы не вслушивался и ждал, когда же начнут стрелять.
Бородач был главным с вражьей стороны. Как начнут стрелять – надо броситься через столик и душить. Только не как вчера Седого, а чуть резче – сейчас он это сможет.
Бородач был сердит, держался надменно, и вообще, походил на сказочного царя, снизошедшего до встречи со своими неблагодарными холопами, осмелившимися чего-то там требовать от самодержца. Ща, гляди – посохом в пол вдарит, в окно шарахнет молния и от холопов останутся хорошие угли для барбекю.
Однако хоть «царь» и пыжился вовсю, но под свинцовым взглядом юноши несколько раз неуютно поежился, а в конце даже заметно покраснел от досады. Видимо, никак не мог взять в толк, в чем особенность этого недетского взгляда.
Особенность же была проста до чрезвычайности и потому, видимо, глубокому анализу не подлежала.
Глаза – зеркало души. В глазах, при наличии некоторых навыков, можно прочесть многое, чего индивид не желает говорить или показывать. Когда люди общаются и чего-то хотят друг от друга, глаза отражают массу эмоций, меняющихся в зависимости от результатов общения: интерес, удовольствие, гнев, презрение, радость и так далее.
А в замороженном взгляде юноши ничего не менялось и не читалось вовсе. В самом деле – что можно прочесть в фотоэлементах электронного пулемета, запрограммированного на открытие огня по любой цели, пересекающей линию охраны? Вы можете сидеть сбоку, изучать эти фотоэлементы хоть целую вечность, грозить им всеми карами мира и шептать самые ласковые слова… но как только вы решите, что добились своего, и вторгнетесь в контрольный контур, электронная цепь замкнется и вас разнесет в клочья разрывными пулями…
Цепь не замкнулась – стрелять почему-то не стали. В конце беседы Седой сказал:
– Наши с тобой проблемы – это наши проблемы… А эту семью не троньте. Вообще, забудьте о них.
– Конечно, дорогой, конечно… – «царь» усмехнулся и взмахнул четками. – Я сказал – мое слово закон.
– На, гляди, – Седой «законом» не удовлетворился, достал из кармана два листка, испещренных убористым печатным шрифтом, и бросил на стол.
Сергей впервые за все время беседы проявил интерес: отпустил взглядом шею «царя», мельком глянул на листки. Взгляд выхватил из общего петитного массива названия населенных пунктов, набранные зачем-то жирным шрифтом: Ставрополь, Краснодар, Владикавказ, Минводы, Махачкала, Кисловодск, Волгоград, Элиста, Красноярск, Новосибирск, Одинцово, Тверь…
– Что это? – недовольно скривился «царь».
– Адреса семей твоего тейпа, проживающих вне Москвы, – Седой ткнул пальцем в один листок. – Адреса тейпа Умаевых, – палец переместился на второй листок. – И парень и мама его – крепкие, здоровые люди. Самоубийством баловаться не собираются, дорогу переходят в положенном месте, пальцы в розетки не пихают. Если с ними вдруг что-то случится, вырезать семьи будем по списку, в порядке нумерации. Начнем с твоего списка – ты главный… Ты мне веришь?
– Слушай – зачем, э, вообще, такие вещи говоришь?! – «царь» побагровел, голос его скользнул на фальцет, прорезался откуда-то незаметный ранее акцент. – Ми… Кхэ-кхэ… Мы дела делаем или угрозы говорим? Какой такой «вырезай», э? Думай, да, когда говоришь!
– Я вопрос задал, – Седой на возмущение собеседника и бровью не повел – выдержал паузу, давая «царю» подумать, повторил: – Ты мне веришь?
– Верю… – нехотя буркнул «царь», отводя взгляд…
Сейчас, спустя полтора года, подготовленный в информационном плане Сергей понимает, что «царь» тогда не просто так ответил, чтобы отвязаться от Седого, а ответил искренне. Московская диаспора всегда отличалась какой-то особой неуловимостью и «прозрачностью». Во времена больших разборок со славянскими группировками бывали такие моменты, когда жаждавшие мести коренные «братки» не могли найти по всей столице ни одного горца. Приезжие бригады из Шатоя и Старого Ачхоя «отработают» – и назад. А «основные» тем временем – на каникулы. Растворились, рассосались, разъехались по родичам, поди поищи – велика Россия-мачеха.
А тут пришел нехороший человек и конкретными адресами в морду тычет. И не просто так ведь тычет, для красного словца! Он ведь при случае сделает что обещал – и глазом не моргнет. Этот нехороший человек накануне прогулялся к самой границе с Грузией, вырезал под корень отряд, возглавляемый братом второго в диаспоре по статусу лица; брата притащил на аркане – через всю Чечню провез. А само второе лицо… Кхе-кхе… Само лицо, стыдно сказать такое про горца, взял в заложники и продал[24] лицу первому. Как последнего барана.