Далее Джефферс сообщил, что американский Институт астрогеографии в соответствии с программой Международного космического года взял на себя обязательство послать на Марс астроплан с экипажем. Если это произойдет, то экспедицию возглавит сам Джефферс. "И все-таки гарантировать вылет астроплана с людьми нельзя, - заканчивал свою статью Джефферс. - Не исключено, что и нам придется ограничиться посылкой лаборатории".
Уже на следующий день статья Джефферса подверглась критике за излишне объективный и спокойный тон.
Секретарь, как обычно, положил утренние газеты Джефферсу на письменный стол. Ровно в девять часов Джефферс вошел в большой, просто обставленный кабинет с информационной машиной у письменного стола и стеллажами с книгами вдоль стен. Мельком взглянув на газеты, он небрежно отодвинул их в сторону. Джефферс был сыном своей страны, любил ее, но хорошо знал и ее недостатки. Газетные статьи попросту не задевали его.
День обещал быть таким же, как все предыдущие, - наполненным напряженным трудом, расписанным до последней минуты. Джефферс помнил, что он далеко не молод, и не позволял себе расточительно тратить время. До часа дня никто из сотрудников не имел права беспокоить директора, и этот порядок, установленный много лет назад, соблюдался неукоснительно.
Поэтому Джефферс удивился, когда в одиннадцатом часу включился телевидеофон и на экране возникло смущенное лицо секретаря. Джефферс ждал, что тот скажет.
- Звонит Герберштейн, - извиняющимся тоном произнес секретарь. - Он приказывает соединить вас с ним.
Герберштейн руководил специальным отделом Компании по эксплуатации планет, и Джефферс знал это. Включив телефон, Джефферс в ответ на обычное "хелло" попросил не беспокоить его до часа. Герберштейн крикнул, что ему необходимо немедленно поговорить с Джефферсом, но ответа не последовало.
Неожиданное нарушение привычного режима лишь ненадолго отвлекло ученого. Он умел быстро сосредоточиваться и работал в этот день не менее плодотворно, чем всегда.
Ровно в час он поднялся из-за письменного стола, и в то же мгновение вновь позвонил Герберштейн. Начальник специального отдела просил разрешения приехать для конфиденциального разговора. Джефферс пригласил его к пяти часам. Оставшееся свободное время он провел на опытном заводе, где строился астроплан и лаборатория-самоходка.
Джефферс встретил гостя посередине кабинета.
Руководитель специального отдела был невысоким полным человеком с маленькими пухлыми руками и добрым румяным лицом. Люди, близко знакомые с руководителем отдела, знали, что на его добром румяном лице никогда не появляется улыбка. Герберштейн носил очки с толстыми дымчатыми стеклами, но и они не могли скрыть его взгляда - острого, оценивающего.
Джефферс выжидающе молчал, и Герберштейну пришлось извиниться за звонок в неположенное время.
- Вы могли не знать моего распорядка, - сказал Джефферс. Огромный, с косматыми бровями и седой гривой волос, он казался раза в два крупнее Герберштейна.
Начальник специального отдела знал все о людях, которые его интересовали, но счел за лучшее не вступать в объяснения.
- Я не собираюсь окольными путями выяснять у вас то, что мне нужно, напрямик сказал Герберштейн. - Вы тесно связаны с Компанией, и, значит, интересы у нас общие.
Джефферс кивнул. Компания по эксплуатации планет частично финансировала Институт астрогеографии, получавший от государства небольшую субсидию, и Джефферс действительно во многом зависел от нее.
- Вот кто интересует меня, да и не только меня, - Герберштейн протянул Джефферсу фотографию.
На Джефферса смотрело немолодое открытое лицо человека с косматыми бровями и пышной седой шевелюрой. Черные живые глаза Джефферса потеплели он узнал Батыгина. О некотором их внешнем сходстве не раз писали газеты.
Джефферс положил портрет на стол.
- Слушаю вас.
- Не так давно у вашего заокеанского коллеги состоялась официальная беседа с президентом Академии. Мне поручено узнать ее содержание и выяснить замыслы Батыгина. Это трудно, но вы понимаете, что Компания никому не может уступить первенства в эксплуатации планет... Думаю, что в данном случае интересы Компании совпадают и с вашими личными.
Герберштейн быстро взглянул на Джефферса, стараясь понять, какое впечатление произвели на него эти слова, но лицо ученого оставалось невозмутимым; он ждал, что скажет разведчик дальше.
- Батыгин вновь обгонит вас, если мы не будем бдительны. Я знаю, ученому трудно смириться с мыслью, что кто-то может опередить его, отнять заслуженную славу, и поэтому предлагаю вам союз: вы поможете мне, а я ничего не скрою от вас...
- Вы знаете, сколько мне лет? - неожиданно спросил Джефферс.
- Шестьдесят, - без запинки ответил Герберштейн.
- Правильно. А в этом возрасте люди обычно уже не страдают чемпионизмом. Первым я буду или вторым - какая разница?.. Я посвятил свою жизнь покорению космоса, а не бегу взапуски. Если случится так, что на Марс первым прилетит Батыгин, я буду знать - и он подтвердит это, - что в его победе есть доля и моих трудов: он читал мои работы, прислушивался к моим советам. Если первым прилечу я, то Батыгин будет знать - и я во всеуслышание заявлю об этом, - что в моей победе есть большая доля его заслуг, потому что я тоже читал его работы и тоже прислушивался к его добрым советам... Наука сильна единством мысли, связью, преемственностью. А вы желаете нам самого страшного - разъединения во имя какой-то чепухи!
- Наука, содружество, мирное сосуществование! - насмешливо проговорил Герберштейн. - А частная инициатива - разве она отжила свой век?.. Оставим политику политикам. Подскажите лучше, о чем Батыгин мог говорить с президентом?
- О Марсе, о подготовке к Международному космическому году... Мало ли о чем!
- Нет, не о Марсе. Или не только о Марсе.
- Откуда вы знаете?
- Интуиция...
Джефферс усмехнулся и развел руками.
- А если узнаете - скажете? - спросил Герберштейн.
- Только в том случае, если это не будет тайной Батыгина.