- Извините, - получилось хрипло и тихо, - я не знал, что тут кто-то есть.
Темнота сгущалась, приобретая осязаемую плоть, некто шел навстречу Артуру, он же отступал обратно к алтарю. Выйдя на свет, прищурился, вглядываясь во мрак. Некто приближался, это оказался высокий монах в черной рясе, со скуфьей на голове и деревянным крестом на деревянной цепи на груди.
- Простите ещё раз, - Артур отступил ещё на шаг назад, - просто церковь такая разрушенная, ну я и подумал, что... в общем, извините.
- Ничего страшного, - он мягко улыбнулся и Артур, как следует, рассмотрел его лицо. Тонкие, иконописные черты с гладкой золотистой кожей, с глубокими прозрачными озерцами глаз и, будто нарисованными, бровями. Из-под скуфьи вились густые длинные кудри то ли белые, то ли седые, что было странно при таком молодом, не сказать - юном лице.
- Батюшка, - откашлялся Артур, думая, перекреститься или не надо, - а вы грехи отпустить мне можете?
- Я могу только выслушать, но не отпустить.
- Почему?
- Я монах затворник, не имею права отпускать грехи, но ты можешь покаяться перед Господом. Давно ли ты исповедовался?
- Ой, и не помню, в детстве, кажется... даже не знаю, с чего начинать...
- Начни с чего посчитаешь нужным, помни, нет такого греха, который бы не простил Господь.
- Ну-у-у... - Артур переступил с ноги на ногу, чувствуя, как стопы покалывает трава, - что первое на ум приходит - прелюбодеяния мои бесконечные, пьянство, чревоугодие,... что там еще?
Он замолчал, чувствуя себя нерадивым школьником, позабывшим весь урок, понимая, что не то говорит и не с того начал. Монах терпеливо ждал, глядя на Артура голубыми озерцами.
- Мне очень паршиво, батюшка, - выдохнул Артур, - жизнь моя бесцельна и бесполезна, никого я не люблю, никто меня не любит, пью, сплю с женщинами и пытаюсь быть благодарным Олегу за то, что он возится со мной всю жизнь. А я ведь ничего, ничего не чувствую, порой страшно становится, ловлю себя на мысли, что мне так просто удобно, удобно жить, используя ближних, и Олега тоже использую, потому что так... так привык... и он мне позволяет это делать, уж не знаю, из каких побуждений, возможно из какого-то чувства долга... Я потерял уже все ориентиры, все цели, ничего не осталось ни во мне самом, ни вокруг меня. Живу и не знаю зачем. Посоветуйте что-нибудь, батюшка, хоть какой-нибудь совет дайте...
- Ты не веришь в то, что Олег может просто любить тебя, из-за того, что сам, как ты думаешь, никогда не испытывал подобного чувства ни к кому?
- Возможно... да, скорее всего так и есть. Я сам никогда никого не любил, и уверен, что не способен на такое чувство, вот и думаю, что и остальные не способны на это. Мне так стыдно перед Олегом, столько лет я вел себя капризным пацаном, от которого он просто обязан все сносить. Порой я просто не понимал, почему, как, каким образом можно просто любить человека, ни за что-то, а просто так, вот и не верил Олегу, все время испытывал его терпение, будто хотел довести его до ручки и увидеть, как он меня пошлет куда подальше.
- И тогда бы ты уверился, что все его поступки в отношении тебя продиктованы лишь долгом, а не любовью?
- Да, да, вот именно! Теперь мне кажется, что я всех и каждого мерил по своим меркам, никому не доверял, думая, что все люди, в той или иной степени, соприкасавшиеся со мной, чувствуют так же как я. Получается, я загнал сам себя в болото из-за того, что никого не любил и никому не позволял себя любить?
- А что тебе подсказывает твое сердце?
- Что я не знаю, что мне делать. Не могу же я приказать себя полюбить кого-нибудь! Просто включить в себе любовь, как лампочку и все разом изменить! Посоветуйте же мне что-нибудь!
- Попробуй изменить все разом, возможно, любовь сама зажжется.
Монах улыбнулся мягкой, тихой улыбкой и в этот момент его лицо отчего-то показалось очень знакомым.
- Возможно, - медленно произнес Артур, - в моей душе уже столько гадости накопилось, что эта гадость не позволяет ей дышать, жить и любить? Я не хочу, чтоб моя душа медленно умирала, а тело исправно продолжало отправлять свои естественные потребности как ни в чем ни бывало... мне так тяжело, батюшка, ну неужто какие-то законы и условия не позволяют вам снять груз с человеческой души и отпустить грехи? Что, у Господа будут какие-то претензии к вам?
- Да я то тебе к чему? - улыбнулся монах. - Разве нужны тебе посредники в общении с Господом? Разве не услышит Он твоего раскаяния, не простит и не наставит на путь истинный? Молись, кайся, Он услышит и простит, проси и Он даст, стучи и Он впустит. Иначе, как можно получить прощения, не покаявшись, как можно услышать ответ, не задав вопроса?
- Да, все это верно, - грустно улыбнулся Артур, - но как бы хотелось именно сейчас услышать про отпущение грехов...
- Так что тебе нужно, услышать или получить отпущение?
- Конечно, получить, но когда ты просто слышишь эту фразу, кажется, что все уже произошло... - Артур присел на корточки и потрогал высокий травяной кустик с мелкими белыми цветочками. - Оказался бы сейчас с Олегом рядом, попросил бы прощения и у него и у Лили...
- Что же тебе мешает сделать это прямо сейчас?
- Разве не важно сделать это, так сказать, лично?
- Не важно.
Артур помолчал пару минут, будто вел сам с собою какой-то внутренний диалог, монах терпеливо ждал, отойдя к распятию.
- Я вот ещё что хотел спросить, - откашлялся Артур, и монах с готовностью вернулся к остаткам алтаря, - произошла со мной странная история. Будто бы попал я в другой мир, и должен остаться там навсегда. Вот, что это такое? Наказание или наоборот?
- Я думаю, это своего рода испытание, хотя я, наверное, не смогу тебе объяснить Его волю, Он так решил, значит, в этом была необходимость. Какой же я могу тебе дать совет? Отличай иллюзию от реальности, не изменяй своей душе и своему Богу, поступай так, как подсказывает совесть, умей прощать, молись, чтобы Господь помог тебе не заблудиться и принять в нужный момент верное решение.
- Это так просто звучит, - усмехнулся Артур, - но это так сложно на деле...
- Не так сложно, как может показаться. Идем со мной.
Монах отвернулся и почти что бесшумно направился в глубь алтаря.
- Но мне же туда нельзя.
- Со мной можно.
Артур шагнул за ним, в босые ступни тут же впились невидимые камешки. Темнота, обступившая со всех сторон, сначала показалась непроницаемой, но, тем не менее, Артур отчетливо видел одеяние монаха, вокруг его фигуры темнота серела и отступала... впереди показался свет, и вскоре Артур увидел большой пролом в церковной стене, монах уже стоял по ту сторону. Переступив через обломки кирпичей и досок, Артур оказался на лужайке, заросшей высокой темно-зеленой травой. Монах молча шел вперед. Следуя за ним, Артур испытывал странное чувство: сердце сжималось в тоскливый холодный комок и падало в пустоту желудка, будто он снова, как в детстве, катается во дворе на качелях, и раскачался почти до "солнышка".
Лужайка оборвалась. Артур застыл, застигнутый врасплох невероятной картиной. Они с монахом стояли на самом краю высоченного обрыва, там, далеко под их ногами открывался сюрреалистический вид: по правую руку золотилась куполами летняя Москва, по левую - раскинулась снежная пустошь с городом в глубоком котловане. Меж ними, синеватым пламенем, похожим на спиртовое, полыхала искривленная в четырех местах граница.
- Вот это да, - улыбнулся Артур, - слов нет...
- Какой бы путь ты выбрал? - монах стоял к Артуру спиной и он не видел его лица.
- В... каком смысле?
- В прямом. Куда бы ты хотел пойти?
Сердце на мгновенье замерло, потом глухо заколотилось через раз. С такой высоты Москва казалась маленькой, словно на макете, самой большой постройкой высился лишь храм Христа Спасителя. Артур вглядывался в тончайшие улицы, крошечные дома, где-то там, по этим лабиринтам, на игрушечном автомобиле, наверное, ехал Олег. В крошечных домах малюсенькие люди занимались своими игрушечными делами, и им всё было предельно ясно и про себя, и про других, и про Бога, и про всё мироустройство в целом.