А она могла получить ещё несколько часов.
Морн не просила большего. Ник Саккорсо лишил её будущего. Он продал её почти ни за что. Отклонение спасательной капсулы от амнионского корабля к верфям «Купюра» ничего не решало. Но это было лучшее, что она могла сделать.
Отсрочка на несколько часов.
Кража лекарства тоже была лучшим, что она могла сделать. Взяв из пузырька шесть или восемь капсул, она положила на дно. немного ваты, чтобы Ник не заметил пропажи. Расспрашивая его о сделке с полицией, она лишь хотела понять масштаб коррумпированности тех людей, которые погубили сё. Морн не имела иных целей. У неё остался только один выход – отказаться от борьбы. Но она не собиралась сдаваться. Во всяком случае до тех пор, пока Ник Саккорсо был жив, до тех пор, пока он и подобные ему люди в полиции Концерна оставались на свободе, торгуя её сыном и другими людьми. Семья привила ей убеждения, от которых она не могла отказаться даже под давлением того, что делали с ней амнионы. Семья научила Морн сдерживать эмоции. Вот почему она смотрела на маленькую красную ранку и неподвижно ожидала, хотя волны страха прокатывались сквозь неё одна за другой. Нервы Морн были напряжены до предела. Тело дрожало, словно в лихорадке, – будто оно уже сражалось против органической атаки на структуры её ДНК.
С краёв дыхательной маски, как слюна, капал пот. Нагубник стягивал рот и мешал дышать. Если бы она сейчас взглянула на своё лицо, то не узнала бы себя. Синяки и нервное истощение исказили её красивое лицо, запавшие глаза походили на раны, волосы дико торчали в стороны – неухоженные и неопрятные, как у наркоманки, перебравшей нервосока.
Однако в груди пылала всё та же страстность. Жажда жизни была неиссякаемой, и ничто, кроме абсолютной трансформации тела, не могло подавить её. Впервые с тех пор как Ник забрал пульт, она не тосковала по зонному импланту. Конечно, с этой искусственной силой она могла бы совершить невральное самоубийство и тем самым обмануть амнионов. Или могла избавить себя от страха и ужаса, заглушив эмоции и воссоздав то состояние психического оцепенения, которое позволило ей вытерпеть рождение сына. Но Морн не хотела умирать.
И ещё ей казалось, что любое средство, которое могло бы смягчить её ужас, работало бы больше на амнионов, помогая им в трансформации человеческого тела. Она искала в своём разуме место, где смерть и пагубные склонности не были бы так важны, как борьба за человеческую сущность. Может быть, страх – это тоже таинство жизни? Тогда она не должна сопротивляться ему. Лучше уж страх, чем полная капитуляция.
Лихорадочный озноб перемежался с мелкой дрожью. Её мышцы содрогались, словно начались конвульсии. Наверное, она задыхалась от выделяемого ею же углекислого газа. На миг Морн показалось, что красное пятно стало распухать. Сейчас края раны порвутся, мутагенный гной потечёт по коже, разъедая плоть и разрушая ДНК. Она будет кричать и дико метаться от отвращения к себе, а затем её ужас станет таким же огромным, как пустота между звёздами, и человек в ней умрёт…
Но дрожь прошла. Её зрение прояснилось, и она увидела, что покраснение вокруг того места, куда был введён мутаген, заметно поблекло. Кожа почти восстановила свой нормальный цвет. В Академии им рассказывали об амнионских мутагенах. Они действовали очень быстро – не так, как в сё случае. Неужели ей помогло иммунное лекарство? Что говорил о нём Ник? На самом деле это лекарство не вырабатывало иммунитет. Оно скорее походило на яд или связующее вещество. Он связывало мутагены и делало их инертными. А затем они быстро выводились из организма. Вакцина была эффективна в течение четырёх часов.
Значит, она будет жить. Хотя бы какое-то время.
Может быть, амнионский сектор верфей «Купюра» не имеет ресурсов для создания новых мутагенов, способных перебороть лекарство. И, возможно, она успеет проглотить ещё одну капсулу перед тем, как враги испытают на ней что-нибудь другое. Главное – не упустить момент. Морн решила следовать примеру Ника: она сунет капсулу в рот, но раскусит сё только после того, как у нёс возьмут кровь на анализ. Только бы амнионы не догадались, как создастся сё иммунитет.
Придумав этот маленький план, Морн ощутила в душе проблеск надежды. Её дыхание клокотало в нагубнике маски. Она едва не падала в обморок.
Ещё несколько часов. Это всё, о чём она просила.
О господи! Пожалуйста!
Энгус
Боль в языке притуплялась зонными имплантами – без них она была бы гораздо сильнее. Волдыри пощипывало от пота и экскрементов Каждый вдох вызывал отвращение. Его рот был наполнен вкусом золы и вонью дерьма. Сажая «Трубу» на верфи «Купюра», Энгус Термопайл сражался с мозаичностью сознания, которая была навязана ему пси-программированием. Хэши Лебуол сделал его шизофреником. Расщеплённая личность Термопайла напоминала многофункциональный компьютер. Остатки воли управляли посадкой на Малый Танатос. Различные базы данных беспорядочно поставляли ему информацию: сведения о «Трубе», разработки полиции, связанные с Биллом и пиратским космопортом, классификация амнионских боевых кораблей, обвинения против других нелегалов, которые в данный момент находились на верфях «Купюра», описания неисправностей термоядерного генератора. В то же время его программное ядро анализировало всё, что говорил и делал Майлс. Каждый бит его переговоров с неизвестными адресатами записывался и отправлялся на декодирование.
Это была абстрактная часть активности Энгуса. Он выполнял её не рассуждая – а иногда даже не понимая того, что делает. Другие куски информации имели личностный оттенок.
Энгус полностью слился с кораблём. Он чувствовал «Трубу» каждым дюймом кожи от макушки до пальцев на ногах. Он был настроен на любую неожиданность. Ошалев от шизофрении, Термопайл почти радостно мчался к холодной скале Малого Танатоса, наслаждаясь силой корабля и своей способностью командовать им. Осязательное удовольствие было настолько острым, что у него чесались ладони, – как будто их не вскрывали до костей, чтобы вставить микролазеры. Когда он вводил команды, проверял системы и прислушивался к сервоприводам, на его лице пылал румянец вдохновения.
Но радость просачивалась сквозь фрагментированное сознание и терялась. Вместо неё из трещин появлялись визгливые примеры замешательства. Они кричали в его сознании, как дети, оставленные в своих кроватках.
Почему он должен изучать эту чушь о термоядерных генераторах? Согласно его базам данных, в современных реакторах использовались магнитные контейнеры для излучаемой энергии, в то время как в старых моделях случались гравитационные утечки, которые влияли на массу тел, находившихся в зоне их действия. Он это уже знал. Но ему приходилось перечитывать заново абзацы текста. Что, чёрт возьми, задумал Диос?
«Мы совершили преступление против вашей души».
Что он хотел ему сказать? Зачем подключался к его программному ядру? Кого пытался предать шеф полиции?
«Это нужно остановить».
Ещё какие-то фрагменты…
Среди них, словно электроны, лишённые ядер, проносились небольшие вспышки ярости – намёки на насилие, точные и чистые, как норадреналин в его нервных окончаниях, и такие же бессмысленные, как неразгаданная физика контактного поля бреши. Человеческий мозг был плохим инструментом для той работы, которую он выполнял. Только искусное программирование и зонные импланты позволяли ему продолжать многоцелевое функционирование, иначе он давно развалился бы на куски, как корабль при взрывной декомпрессии.
Его программному ядру было безразлично, останется ли он в своём уме или превратится в полного идиота. Им управляла электронная система, для которой безумие или здравомыслие ничего не значили. Но Энгус сражался за себя, удерживая разлетавшиеся куски своей личности.