Он спокойно отреагировал на ее встревоженный тон. Глаза ему застилал мрак, но голос был ледяным.
— Они сделают все, что только смогут.
Его тон вызвал в ней панику. Ей было страшно, но предстояло рассказать еще слишком многое, что могло причинить ему боль. Пытаясь подавить стыд, она сказала:
— Он действительно знает, где ты. Мне очень жаль — это моя вина. Я никогда не говорила тебе… — У Джерадина был такой взгляд, что ей трудно было продолжать, но она заставила себя. — В тот день, когда ты пытался вернуть меня домой. Когда воплотил меня в своем зеркале. Ты никогда не спрашивал, куда я попала. Я не попала в мир Воина — но и домой не вернулась. Я попала сюда. — Она чувствовала себя так, словно исповедуется в неведомом грехе. — Я не говорила тебе, но сказала ему.
Сдерживаясь и оставаясь внешне спокойным он спросил:
— Почему?
Несмотря на свою деликатность, Джерадин нечаянно ударил по больному месту. Она могла бы придумать какую—нибудь отговорку. «Он загипнотизировал меня. Он был первым человеком, который пожелал меня». Но Джерадин заслуживал прямого ответа. А она несла ответственность за все произошедшее. Никто иной.
— Я ошибалась, — сказала она. — Мне казалось, что я хочу его.
Джерадин молчал до тех пор, пока она не посмотрела на него. Она все еще не могла разгадать выражение его лица, но, судя по всему, он не злился. Его голос звучал всего лишь печально, когда он пробормотал:
— Жаль, что ты не сказала мне о зеркале, которое не отправило тебя в мир Воина. Тогда мне было бы значительно легче принимать решения. Я меньше переживал бы тогда, что самоустранился.
Она чувствовала страдание, которое никак не отразилось на его лице. Но, пытаясь успокоить его, сказала:
— Найл до сих пор жив. Я уверена. Это признал и Эремис.
И по возможности коротко она рассказала о судьбе врача и стражников, которые оставались рядом с телом Найла. При мысли об их изуродованных телах ее затошнило; она заставила себя сосредоточиться на своих выводах.
Джерадин бесстрастно слушал. Он был слишком взвинчен, чтобы реагировать. Когда Териза умолкла, он рассеянно заметил:
— Бедняга Найл. Сейчас он наверняка жалеет, что остался в живых. Для него ужасно быть пешкой в чужих руках. Пока он в лапах Эремиса, он будет страдать. И его снова могут использовать против нас.
Конечно, виноват я. Если бы я не остановил его и он отправился в Пердон — если бы я не старался решать за него, он никогда не оказался бы в таком положении. Он не оказался бы в подземелье, где Эремис захватил его. —
Джерадин вздохнул, словно упреки придавали ему сил. — Не знаю, долго ли еще он сможет выдержать.
Это было ужасно. Ужасная правда. Териза знала, что это означает. Она не менялась лишь потому, что не позволяла использовать себя против людей, которых она любила. И она тихо спросила:
— Как ты поступишь, если начнешь сражаться с ним и он предложит: сдавайся, или я убью Найла?
Неожиданно Джерадин хмыкнул. Не будь он так зол, мог бы и рассмеяться.
— Я не собираюсь сражаться с ним.
Ты… что? Териза смотрела на него так, словно он ее ударил. Не собирается? Мир был полон разных видов боли, возможностей страдать — их было гораздо больше, чем она подозревала. Тоска, которую она ощущала, была для нее внове. «Я не собираюсь сражаться с ним». На мгновение ее собственная ярость стала такой невыносимой, что ей захотелось накричать на него.
Он не отводил глаз. Он смотрел на нее, словно отгороженный непрошибаемой стеной; все, чего бы ни сказала Териза, какие бы слова не бросила ему, просто отскочило бы и упало на землю. Значит, вот как глубоко он страдал; она, казалось, видела источники его страданий, окутывающие его словно бы мраком. Он страдал от отчаяния, которое заставило его воплотиться подальше от Орисона, без всякой надежды вернуться туда когда—нибудь, не контролируя, куда направляется. Страдал он и от предательских дел Мастера Эремиса, которые раскрыл. Страдал от того, что никто в Орисоне не ценил его и не доверял ему настолько, чтобы поверить его словам: ни один из Мастеров, ни Смотритель Леббик, ни даже король Джойс.
Он страдал из—за угрозы, нависшей над его родным домом.
Кроме того, все, чем он занимался всю свою жизнь, рухнуло. Джерадин взвалил на себя бремя ответственности даже за бедственное положение Найла. Как же она может злиться на него? Что дает ей такое право?
И, подавив острое чувство горечи, Териза нашла в себе силы спросить:
— Что же ты собираешься делать?
Ее спокойствие, похоже, подействовало на него благотворно. Поза пригодника стала определенно менее напряженной; черты лица несколько разгладились. Со слабым намеком на всегдашний юмор он сказал:
— Сначала я собираюсь выслушать все, что ты захочешь мне рассказать. Затем хочу отвезти тебя в Хауселдон и подобрать тебе новую рубашку.
Она невольно заморгала.
— Ты же знаешь, что я спрашивала совсем о другом.
— Ну хорошо. — В его голосе снова зазвенела сталь. — Я собираюсь сделать зеркало. Любое зеркало, не важно какое — главное, чтобы оно было достаточно большим. Сейчас я Воплотитель. Я знаю, как создавать зеркала. Я вечно ошибался, потому что делал не то, что нужно, пытаясь применить свой талант не по назначению. Но сейчас я знаю, что следует делать.
Я намерен отлить зеркало. И уничтожу любого сукина сына, который попытается прийти сюда и причинить вред моей семье.
Териза затаила дыхание, стараясь сохранить спокойствие.
Он неловко пожал плечами. — Ты это хотела услышать? О Джерадин.
Она не знала, что сделать для того, чтобы он изменился, — но готова была на все. Она не могла видеть его таким. Он заслуживает лучшего обращения после того, что пережил.
Эта мысль дала ей силы снова заговорить: — Ты спрашивал, что со мной произошло. Мне кажется, лучше все рассказать.
Это далось легче, чем она думала; она могла умолчать о многом. Собственно, она утаила, как Тор и Артагель оба умоляли ее предать Джерадина. Это не дало бы ему ничего, кроме новых страданий. Она не смогла рассказать о ярости Смотрителя и собственном парализующем страхе, словно ничего этого никогда не было. У нее не было подходящих слов, чтобы говорить о таких вещах — и о том, как они изменили ее. Вместо этого она сосредоточила свой рассказ на Мастере Эремисе.
— Он одурачил их всех, Джерадин, — сказала она, рассказав, что происходило в подземелье, о визитах Смотрителя, Эремиса и Мастера Квилона, ее побеге с Квилоном — а после рассказав ему о Гилбуре и Хэвелоке и об убийстве Квилона. — То, что он сделал с Найлом—показательно. Этот врач, Андервелл, мертв, и все думают, что кровавый убийца — ты, а единственный человек, который кажется невиновным, — Мастер Эремис. Он сделал из себя героя, наполнив резервуар водой, — но все это лишь уловка, чтобы он мог бродить где ему вздумается, когда все считают, что он крайне занят. Он в сговоре с Гартом и Кадуолом и выжидает, пока его планы не осуществятся в полной мере. Политика, миледи. Если мои уловки увенчаются успехом, то я останусь в выигрыше. Если потерпят неудачу, то я достигну своей цели другим путем. Несмотря на решимость быть спокойной, при этом воспоминании она содрогнулась.
— Он собирается расставить чудовищную ловушку, и никто не знает, что это его рук дело. Мастер Квилон—мой единственный свидетель, но он мертв. Так как Смотритель видел меня с Мастером Гилбуром, он будет считать, что я убила Квилона.
Она рассказывала, и гнев рос; ее переполняла накопленная ярость. Она не хотела давить на Джерадина, она хотела убедить его. Но просто не могла вспоминать об Эремисе без дрожи.
— Джерадин, он задумал уничтожить их всех, а они даже не подозревают об этом. То, что творит король Джойс, далеко от здравых поступков, но его дело обречено на провал, если он знать не знает, кто его подлинный враг. Все, за что он всю жизнь сражался, Мордант и Гильдия, все его идеалы, — все то, за что ты так обожал его, — все это уничтожит Эремис.