– Хау мэни?
– Тволф, сёр, – учтиво отвечал Старик.
– Тволф? – благородный господин попытался еще раз всмотреться в происходящее в задней части дома и поразмыслил, силясь сделать какие-то выводы из разговоров, которые были оттуда слышны.
– Олл спик инглиш?
– Олл спик, сёр, – сказал Старик.
Тут благородный господин заметил меня, стоящего позади Старика, и свирепо обратился ко мне:
– Ф-ф-ват из йер нам? – спросил он.
Я был хорошо подготовлен к этому дню и без малейшей робости отвечал:
– Джамс О’Донелл, сёр.
Было ясно, что сам я и люди вроде меня благородному господину не нравятся; но ответ мой его обрадовал, поскольку теперь он мог сказать, что говорил с молодым поколением и что ему отвечали на прекрасном английском; его работа была закончена, и теперь он имел полное право уйти отсюда, подальше от вони. И он вновь скрылся среди дождевых струй, не сказав нам ни слова на прощанье. Седой Старик был до крайности доволен проделанной работой, и я получил от него в награду вдосталь картошки на обед. Свиней выгнали вон, и все мы спокойно и счастливо провели остаток дня. Через несколько дней Старик получил письмо в желтом конверте, и внутри была большая денежная банкнота, но это совсем другая история, и она будет рассказана в этой книге в свое время.
Когда достопочтенный инспектор ушел и мы повычистили дом и попроветрили его от вони, нам показалось было, что дело завершено и вот он – победный конец. Но увы – человек предполагает, а Господь располагает, – вот оно как в этой жизни, и когда бросаешь камень, невозможно предсказать, в каком месте он упадет. Когда на другой день мы пересчитывали свиней, снимая с них штаны, стало ясно, что одной у нас не хватает. Великий плач поднял Седой Старик, увидев, что свинья и предмет одежды тайно похищены у него под покровом ночи. Правда, сам он часто крадывал свиней у соседей и говаривал не раз, что в жизни не зарежет ни одну из своих свиней, а всех продаст, а между тем, в доме у нас прекрасная свиная грудинка всегда водилась в изобилии. Воровством занимались день и ночь все до единого в нашем приходе, – люди бедные обчищали друг друга до нитки, – однако никто никогда не крал свиней у Старика. Уж конечно, не радость поселилась в его сердце, когда он понял, что другой музыкант перенял его собственный мотив.
– Нелегкая меня побери, – сказал он мне. – Не верю я, что они здесь все кругом честные и беспорочные. Бог уж с ней, со свиньей, но ведь штаны – это был порядочный кусок ткани!
– Тебе виднее, уважаемый, – сказал я в ответ. – Но думается мне, что вряд ли свинья эта украдена, да и штаны тоже.
– Так ты думаешь, – сказал он, – что страх передо мной не позволяет им у меня воровать?
– О нет, – сказал я. – Думаю, что вонь.
– Не знаю, – сказал он, – не прав ли ты воистину, сынок. Не знаю, не заблудилась ли и впрямь наша свинья.
– Страшной вонью отмечен ее путь, если верно то, что ты говоришь, – отозвался я.
В эту ночь Старик украл свинью у Мартина О’Банаса и честно и скромно зарезал ее в задней части дома. Видно, наша беседа напомнила ему о том, что у нас начали подходить к концу запасы грудинки. И в тот раз больше не было разговоров о нашей собственной потерявшейся свинье.