— О, небесная мать Рохана, — прошептала Эйвил, — помоги мне. Дай силы выдержать это.
Внезапный толчок сотряс её тело.
— Начинается, — воскликнула акушерка. — Мила, будь наготове. Проверь, тёплая ли вода в тазу.
Тем временем глаза графини закатились, а рот искривился в гримасе боли.
— Пора, госпожа. Тужьтесь, что есть мочи.
Эйвил стиснула кулаки и сделала неимоверное усилие.
— Хорошо, но надо ещё, — вскричала повитуха. От её былого спокойствия не осталось и следа.
Графиня откинулась на подушки, тяжело дыша. По лицу струился пот, волосы растрепались, словно от ветра.
— Не могу больше, — прошептала она.
— Можете, — заявила старуха, — и сделаете.
Эйвил совершила ещё одно усилие, и боль резанула её, словно раскалённым ножом.
— Отлично, у вас получается. Ещё.
Эйвил заскрежетала зубами и повторила толчок.
— О, Рохана, он сейчас появится, госпожа, — закричала Мила. — Осталось совсем немного, напрягитесь.
Последнее усилие, и воздух в спальне разорвался от пронзительного детского крика. Эйвил обессилено лежала в кровати и не могла даже приподняться, чтобы увидеть собственного ребёнка.
— У вас сын, госпожа, — раздался ласковый голос Милы. — Сейчас вы его увидите.
Повитуха обрезала пуповину новорождённого, омыла его скрюченное тельце тёплой водой и завернула в махровое полотенце.
— Вот он, графиня. Ваш малыш.
Эйвил получила в руки небольшой тёплый комочек, из которого выглядывало личико, безобразное, как и у всякого новорождённого. Однако молодой маме оно показалось самым прекрасным на свете. С любовью прижав комочек к груди, графиня счастливо вздохнула. Младенец словно почувствовал счастье матери и перестал кричать.
В этот момент акушерка забеспокоилась. На простыне продолжало растекаться кровавое пятно.
— О, милосердный Ямат, — испугалась старуха. — Мила, быстрее, неси ещё воду, и полотенца. Как можно больше полотенец.
— Что случилось? — всполошилась главная фрейлина.
— Кровотечение продолжается. Его необходимо остановить.
Графиня открыла глаза. Её слегка знобило, на коже появились небольшие пупырышки, а мысли начали разбегаться по всей голове, словно она здорово перебрала с молодым вином.
— Не надо беспокоиться, мои хорошие, — тихо прошептала Эйвил. — Я знала о том, что умру во время этих родов. Суата нагадала мне по руке, прошлой весной.
Душу старухи обуял дикий ужас.
— И вы поверили ей, госпожа? Все суаты шарлатанки. Вы не умрёте. А ну, Мила, поторапливайся.
— Иду.
Девушка кинулась прочь из комнаты, и за ней последовали ещё две фрейлины.
— Не стоит, — ласково прошептала молодая мать, прижимая к себе сына. — Я уже смирилась с судьбой.
— Помолчите, госпожа, вам нельзя сейчас напрягаться, — и акушерка заплакала, предчувствуя неминуемую беду.
Пятно крови тем временем увеличилось.
— Скажи Ксенофу, чтобы он позаботился о нашем ребёнке, — продолжала графиня. — Пусть даст ему хорошее имя. И расскажет когда-нибудь обо мне, его матери, которая так сильно его любила. Обещай мне, Джиневра.
— Обещаю, — старуха низко опустила голову, и слёзы потекли с её подбородка на окровавленный фартук.
— Спасибо, — Эйвил закрыла глаза и обратила все мысли к сыну, отдавая ему тепло своего тела.
Когда Мила вернулась в спальню, глазам её предстала мрачная картина. Акушерка громко рыдала подле госпожи. А та, затихшая навсегда, казалась самой счастливой женщиной в Саул Тай. На лице её блуждала лёгкая улыбка, словно она видела хороший и добрый сон.
В это мгновение младенец почувствовал те изменения, которые произошли с его мамой. И комната огласилась дьявольским криком, в котором Миле послышались вопли сотен мучеников, заживо горевших в Харате.
***
«Далеко на севере, между Варумом и Шакрой, тёмные воды бушующего океана омывают прекрасный архипелаг Эйдин-Рок, ставший последней империей эльфов в Саул Тай. Посреди Марона — центрального острова архипелага — возвышается огромное здание в форме цилиндра, нависающее над древним эльфийским городом Аль-Катарунк. Этот символ циклопической мысли стоит там уже двести веков, бросая вызов ветрам и бурям. Алмазная Башня, сотворённая для Молитвы и терпеливого Ожидания» — такие слова предваряют знаменитую «Эльфиаду», принадлежащую перу Готана Кар Самуила. Но даже он — знаменитый летописец ушедшего тысячелетия — ничего не знал о тайнах, сокрытых за сверкающими стенами Алмазной Башни. Ибо существуют тайны, не предназначенные для ушей смертных.
Как и всегда в это время, под куполом Алмазной Башни собралось высочайшее собрание отцов-настоятелей Ордена Перламутровой Бабочки. Седовласый эльф по имени Фальдагор фиц Лимус сидел во главе длинного прямоугольного стола, склонив благородную голову ниже плеч. Остальные отцы Ордена молча смотрели на него, с трепетом ожидая слов из уст своего архиканоника. Наконец тот передёрнул плечами, и из внезапно пересохшего горла вырвалось глухое признание:
— Возрадуйтесь, братья мои. Он явился. Лорд Малакат вновь озаряет своим тёмным светом Голубой Рубикон. Мать Рохана была права.
Эльфы громко зашумели, встревоженные и одновременно возбуждённые. Фальдагор поднял голову, окинул их пронзительным взглядом, и в зале вновь воцарилась тишина.
— Лорд Малакат возродился. Я чувствую это, благодаря силе Священного Яркамня. Кому-то из вас это может быть не нраву. Но я скажу им: не нам с вами судить, каким должен быть инструмент, избранный Светом для достижения своих целей. В любом случае, это случилось, и цикл пророчеств начнет теперь исполняться. Будем же терпеливы, и в конце концов мы узрим, как Великая Ось вернется под сень истинных Владык Возвышения. Да святятся священные тексты «Шасс-Цебби». Да святится престол Перворождённых!
***
В это же время почти на другом конце мира в мрачных чертогах Храма Пятёрки собралась ещё одна компания. Это были жрецы, аристократы и воины, задрапированные все как один в чёрные балахоны. И лишь по выражению их лиц можно было догадаться о кастовой принадлежности собравшихся. Благородные юнцы из аристократических семейств Турана, Эледона, Замира и других Золотых Королевств отличались в толпе роскошными кудрями, лицами, разукрашенными макияжем, и холёными руками. Воины казались суровыми рубаками, и в то же время их глаза были наполнены огнём неподдельного фанатизма. Жрецы, в основной своей массе, явно проповедовали путь аскезы, хотя и среди них можно было разглядеть нескольких тучных отцов, очевидно, пребывающих в добрых отношениях с демонами чревоугодия и распутства. Но, как бы там ни было, все они с одинаковым подобострастием смотрели на верховного Епископа Чёрной Гильдии, Мухтара Бенсала Лариони.
То был человек незаурядных способностей, с большим загнутым носом и тонким ртом, линия которого выражала ненависть ко всему, что шло вразрез с учением Терфиады. Этот человек был жесток, как никто другой, и в то же время, вызывал если не симпатию, то глубокую заинтересованность. Каждому, только взглянувшему на него, было ясно, что с ним не нужно шутить, ибо в коварстве и злопамятстве Лариони превосходил ядовитую змею ашку из пустыни Ндахо. Сегодня же, лицо архиепископа отражало целую гамму чувств, вызванных долгим ожиданием и неосознанным страхом. Сама атмосфера в храме была насыщена им, угнетая каждого присутствующего: и гостя, и церковного служку.