— Я не младенец и похождениями не занимаюсь, А что касается сомнительного направления нашей работы, то его защищать я не намерен.
— Опять за свое! Зря я тебя вызвал. В Усть-Манске ты никогда не возражал.
— Прозреть никогда не поздно.
— Прозреть! Слово-то какое! Да за одно то, что вы тут с Даниловым натворили, вас нужно гнать в три шеи.
— Ну так гоните…
А Данилов стоял в стороне. Лучше сейчас на глаза Бакланскому не попадаться. Все равно в Усть-Манске отметит чем-нибудь: или выговор объявит, или премию урежет.
— Виктор Иванович! — позвал Бакланского Согбенный, и тот отошел от Григорьева.
Александр постоял один, потом подошел к Данилову:
— Что мы тут с тобой напутали?
— А! Это все я. Ты же входом и выходом машины не занимался… Не волнуйся. Только я виноват. Но сейчас объяснять ему просто страшно. Когда до выговора дойдет, я все и скажу.
— Не волнуйся, Толя. Мне выговор тоже обеспечен.
— За что?
— За поздно проснувшуюся совесть.
К ним подошел Карин.
— Разлад, я смотрю, в святом семействе, — сказал он. — И не на шутку.
— А, — махнул рукой Григорьев. — Тут вряд ли что можно изменить. Ну вот вы, например, вы же прекрасно понимаете, что путь, выбранный нами, может привести только в тупик.
— Я это знаю, — спокойно согласился Владимир Зосимович.
— А если знаете, то почему молчите?
— Но ведь и вы, Александр, знали это. Возможно, раньше меня.
— Скорее догадывался, но интересно было работать. Собирать из кубиков небоскреб. Соснихин и Бурлев — те пытались что-то изменить, но Виктор Иванович их быстро взнуздал. Я дозрел здесь, в Марграде. Кстати, не без помощи своего странного телефона.
— То есть — однофамильца!
— Вряд ли просто однофамильца. Я понял, почему Бакланский за меня схватился, когда я заикнулся о поездке в Марград. Ведь он думал, что я совершеннейший дурак, у которого только баба на уме. А поэтому, как попугай, буду повторять все за шефом и, где надо, голосовать обеими руками.
— Обидно?
— Обидно… И злость на самого себя, что дал не мало поводов думать о себе, как о пешке.
— А не жаль, что пропадет труд сотен людей?
— Жаль. Очень жаль. Но в дальнейшем может быт загублено еще больше труда. А наш — все равно пропащий.
— Ну, хоть без большого треска.
— Вы думаете, если тему примут и диссертация испечется, то Бакланский на этом успокоится?
— Надо полагать, в дальнейшем ему встретятся не только дураки…
— А наша комиссия — с комплексом неполноценности?
— Ну, не сказал бы, — усмехнулся Карин.
— Это еще как знать?
— Один Громов?
Данилов предостерегающе кашлянул: Бакланский был не так уж и далеко. Но Григорьев понял его по другому,
— Данилов тоже не полезет. Ему ведь когда-нибудь надо будет защищать диссертацию. А куда он без Бакланского?
— Иди-ка ты! — обиделся Данилов.
— Так, — сказал Карин. — Обсуждение будет завтра. Завтра и проект акта составлять. — Он оглянулся. — Ишь ты, сколько вокруг нас членов комиссии собралось.
— Любопытно было послушать, — сказал представитель телефонной станции Старков.
— Кстати, что это тут все про какой-то телефон болтают. Вроде бы в вашей комнате? — спросил Ростовцев.
— Не только в моей комнате, — ответил Григорьев. — С любого телефона можно говорить. Попробуйте хотя бы с этого.
— Прекратим на сегодня принципиальные споры, — предложил председатель. — Оставим, товарищи, работу на завтра. Сохраним силы для заключительного этапа…
Члены комиссии начали постепенно расходиться.
Ростовцев подошел к Григорьеву и сказал:
— Ничего таинственного не получилось. Телефон занят, как и должно быть. Частые гудки.
— Александр, вы сегодня вечером будете у себя? — спросил Карин.
— Буду. А что?
— Мне с утра звонил директор гостиницы. Комиссия-то снова решила собраться у вас. Вы разве не знали?
— Нет, я сегодня рано ушел из гостиницы… Приходите, пожалуйста. Буду рад.
— Послушай, Сашка, — забеспокоился Данилов. — У тебя, значит, и сегодня вечер занят?
— Выходит — да.
— Подождите немного, — сказал им Бакланский, когда комиссия разошлась. — Свои дела, я вижу, вы уже уладили. Хорошо бы и общие устроить.
Все трое молчали. Данилов торопился позвонить Гале. Григорьев не знал, что говорить шефу, да и не хотелось ему говорить. Бакланский выжидал, что скажут его помощники, но не дождался.