Пиня учинил на свободе такой разгром, что когда отец увидел, во что превращена квартира, махнул рукой и оставил все как есть, до того дня, когда не убраться будет нельзя. Пиня, готовый понести заслуженное наказание, на всякий случай спрятался в засаде и долго просидел там, ожидая строгого вызова. Но отец молчал, и Пиня сам вылез из засады, удивляясь – что случилось? Отец сидел у стола, уставившись в одну точку, в глазах у него просвечивала слеза.
– Папа, что случилось?
– Наша мама… – сказал отец осевшим голосом, и для Пини осталось загадкой, что же случилось с "нашей мамой".
– Родила? – спросил он доверчиво.
Отец сразу очнулся от своих потусторонних размышлений.
– Тот раз мне было куда легче!
– Родила?
– Да оставь ты это слово в покое, не детское это слово!
– Отчего не детское, очень даже детское, мы – все дети – от него произошли! – ответил Пиня, наморщив лоб и уставившись на отца.
Отец не смог почему-то вынести его взгляда, отвернулся и повторил:
– Мы – все дети – от него произошли…
Посидели они тихо-мирно за столом, не зная, куда девать им обрушившуюся на них свободу, и пошли спать.
Пиня первый раз разделся сам, лег спокойно, без традиционного своего крика. Отец тоже лег, но спать не мог, крутился на кровати, вставал, снова ложился и мерещилась ему на потолке, куда он смотрел, не жена, а другая женщина. Почему он вспомнил ее сего дня, он и сам не знал. И вовсе то была не женщина, а девчонка-десятиклассница. Большой он ей след в жизни оставил, больше некуда! Девушка в белом платье мерещилась ему на потолке, ушедшая восемь лет назад и затерявшаяся в большом городе с маленьким человеком, чуть младше Пини. Воспоминания эти раздражали его, мучила тревога за жену, и он поднялся в пять утра, бросился на улицу, и побежал вчерашней дорогой, и узнал потрясшую его новость: дочка!
Да здравствует дочка!
Ночные тени выпали у него из памяти, и он снова забыл про тайну свою, как умел забывать один лишь он, как он умел забывать…
– Пиня! У нас Маруся! – закричал математик Глазов, вбегая в комнату, где крепко спал его сын, наследник его и ненаследник.
Пиня, которого добудиться по утрам не было никакой возможности, открыл глаза и прошептал:
– От мыши всё! От мыши девчонка! Зачем она маме на ногу села?
Отец даже обиделся:
– Не от мыши!
Пиня вскочил на кровати и стал прыгать. Прыгал он, прыгал голый по кровати, а потом сел и сказал грустно:
– Я так и знал, что девчонка будет! Зря мама туда пошла, надо было тебе идти – у тебя бы родился Мальчик!
Отец хотел возразить, но сдержался, ушел от острой темы. Пиня постоянно подвергал родителей обстрелам из вопросов самого простого смысла – откуда мы, все дети, пошли – и постоянно делал открытия в этой области, точно так же, как отец в своей.
Позавтракали они, посуду стали мыть. Столько посуды объявилось грязной – мыть им ту посуду, не перемыть!
Отец, стоя у водопроводного крана, все время восклицал :
– Надо же – дочка! Как нам повезло!
Пиня плевал на пол и говорил философски:
– Подумаешь!
Не мог отец долго посуду мыть, захлестывала его Радость, да и не приучен был к домашней работе – не так воспитан был.
"Неважное дело! – подумал он, пожалев, что не приучен к той работе. – Надо Пиню к ней приучать!"
– На, мой тарелки, я чашки уже все вымыл! сказал отец, отодвигаясь от раковины.
Пиня, человек совсем далекий от мытья посуды, как истинный мужчина, усмотрел в мытье тарелок много несовершенных и неприятных операций. Пока отец вытирал, отвернувшись, чашки, он внес усовершенствование в процесс мытья, заменив его другим, более простым процессом: он начисто вылизал грязные тарелки, и сделал это очень быстро, как будто всю свою предыдущую жизнь этим занимался и накопил немалый опыт.
– У меня всё! – сообщил Пиня, подавая отцу су хие тарелки. – И вытирать не надо!
Отец критически осмотрел Пинину работу и принял ее:
– Молодец!
И решил, как Пиня, упростить и модернизировать домашнюю работу – ведь неделю, если не больше, им предстояло жить самостоятельно.
– Итак, значит, упрощать! Минимизировать!
– Конечно! Чего там! Ну я пойду!
– Куда пойдешь в такую рань?
– В школу! Я хоть один раз сам пойду, ты меня не провожай, мне к самостоятельности надо приучаться, – сказал Пиня, – а то вы хлебнете со мной горя!
Забыв наказы жены, поддавшись обаянию сына, математик Глазов отпустил его в школу в семь часов утра, и Пиня не зря провел время. Он облазил все встретившиеся ему помойки, какие там помойки – рынки, где индейцы продавали свои товары, обратил впервые внимание на воробьев, увидел мышонка, может, того самого, увидел кошку с большим животом (до чего кошка была похожа на маму в последнее время!), но выводов не сделал, так как увидел Мишу Строева, который выходил со своей мамой из дому в такую рань.
– Мишка! – закричал Пиня на всю еще тихую улицу. – У нас Маруся родилась, понимаешь!
Мишина мама похлопала его по спине:
– Какой же ты счастливый, Пиня!
– Я свободный! – сказал Пиня, поглядывая вокруг: на улицу, на воробьев, на автобусы, на взрослых, бегущих к автобусам, на весь белый свет.
– А не скучаешь без мамы?
– Скучаю! – сказал Пиня, а глаза его сияли.
– Ну, мамочка, мы пошли! – сказал Миша. – До свидания, до нашей встречи вечером! но
Встал Миша на цыпочки и поцеловал маму, а Пиня подумал: "Надо же! Сам целоваться лезет!"
Но эта деталь не убила в нем расположения к Мише. С закинутыми за плечи ранцами, без умолку болтая, они отправились в школу и дорогу, длиною в пять минут, прошли ровно за час, опоздав на урок. Они и сами не могли понять, почему дорога в школу сегодня растянулась.
– Почему опоздали? – спросила Наталья Савельевна будничным голосом.
– Мы шли! – ответил Миша, удивленно пожимая плечами.
– Ребята! – нашелся вдруг Пиня. – Наталья Савельевна! У нас же Маруся родилась, как я забыл?! Вот поэтому мы и опоздали, за нее переживали!
В классе поднялся крик, все повскакали с парт, обрадованные неизвестно чем, хотя известно чем – конечно, Маруся родилась, будущая первоклассница. Они как умели от души приветствовали ее, тем более что время шло само по себе, от урока они его отрывали, а как хорошо, когда урок маленький.
– Очень рада за тебя, Пиня! Теперь ты старший брат и учиться и вести себя должен будешь лучше!
Ведь Маруся будет брать с тебя пример. Вот какая у тебя ответственность теперь! – глядя на Пиню и улыбаясь, сказала Наталья Савельевна.
Пиня, пребывая в центре внимания бушующего первого "А", купался в лучах славы и всеобщего внимания.
– А теперь идите на место и начнем урок математики, – сказала Наталья Савельевна.
Класс вздохнул и нехотя перешел из восторженного состояния в состояние рабочее, а через несколько минут был уже весь захвачен властью Натальи Савельевны, и всем казалось, что нет на свете ничего интереснее математики.
Когда, усталый и счастливый, Пиня вернулся из Школы в пять часов (обратная дорога тоже заняла много времени – дом, что ли, переехал?), отец был Занят по горло домашними делами. Он переделал много. Отнес жене передачу и письмо на пять страниц, простоял у нее час под окнами, в магазин сходил, убрался в доме. Правда, после его уборки Пине показалось, что слоны прошли по их квартире, наверно, отец искал какую-то свою книгу. Его книги уже давно слезли с книжного стеллажа, так им тесно там стало, и пошли разгуливать по квартире. Мама за ними всегда следила, знала, куда какая книга ушла. Отец перерыл все вверх дном, добавил к прежнему беспорядку свой, новый.
– Уменьшил энтропию нашей с тобой системы, сказал он удивленному Пине.
Пиня ничего не понял и сказал свое:
– Прямо ужас!
– Как-нибудь устроимся! Я тут одну книгу искал. А уберемся как следует к маминому приезду. Сам понимаешь, необходимость заставит.
И действительно, наубирались они тогда так, что Пиня даже в школу не пошел, не встать ему было от усталости, ноги его не держали.