Был это господский приказчик. Давно он пристрастился воровать господское добро. Так и в этот вечер поступил. Под шумок выкрал кокошник, жемчугами расшитый, в остальном тряпье рыться не стал, закрыл сундук, вынул ключ и был таков. «Найди попробуй, — думал он про себя, когда в светелке столько народу перебывало». Потом отряхнулся, принял важный вид, как полагалось, и занялся своим делом.
Никто не слыхал, как стонала Арина в сундуке; только когда хватились ее звать на смотрины в людскую, как в землю провалилась она. Пытали Егора и всю родню, но и те не повинились. Да и в чем было виниться? Сам Егор сходил с ума, в догадках теряясь, куда жена подевалась.
Будто овечка предыконная, потухла жизнь его жены Арины… Так люди говорили. Только вскоре стали люди замечать, что в светелке, где девок наряжали, из сундука тяжелый дух пошел. Открыли его, выбросили всю рухлядь и на мертвую Арину натакались…
Молчал Егор, когда мертвую Арину увидал. Кончилась для него краса, от которой, как говорится, веселеет ум, теплеет сердце. И решился он на страшное дело — петуха господам пустить и в бега податься.
Как решил, так и сделал. Вперед себя сынов в путь отправил, добрые люди помогли, а когда графские владения запылали, вскочил и он на коня, сыновей догнал. Пока тушили да кричали, Егор был уже далеко. Его верные дружки графским егерям другую тропу показали, по которой якобы Егор бежал. Одним словом, так и ушел мужик.
А когда через Урал перешел и в станице Степной осел вместе с сыновьями, то и прижился, стал работать кузнецом. Такое мастерство всегда спрос находило. Только трудно ему было одному ребят растить, а тут, как на Егорову беду, весна наступила. Каждая травинка поднялась. Каждая сосенка в бору помолодела, заискрились золотинки на реке, зашумели ветры на горах.
После Петрова дня жениться он задумал. Нелегко было ему выбрать себе невесту, коли в жизни уже желанная была, да и кто обзарится на такую ораву: шесть мужиков — ни как-нибудь. Надо и постирать и накормить.
Так и получилось: не любовь со станичной родней, а сваха породнила. Казачка немолодая была, зато из богатеньких угадала. Стал Егор жить с одной, а вспоминать о другой — о покойнице Арине, да и характер у новой жены, что кривое полено оказался — ни в какую поленницу не уложить. Сыновья мачеху терпеть не стали, по заводам и степи разошлись — кречетами разлетелись, а Вахрушка к баю в пастухи угодил.
Раза два приходил он к отцу, да скореючи в степь ворочался, оттого что жизнь у отца, как придорожный подожженный пень, началась: не горит и не гаснет. Семнадцатый год уже парню пошел, понимать все стал, что к чему. Когда же пришлось Вахрушке с табунами скота в Урал пойти, не вздохнул и не охнул. Так и ушел в горы пастухом байским.
Далеко в горах было селение, куда скот пригнали. Не считал Вахрушка, сколько было у хозяина скота, да и зачем было ему считать! А вот сколько было пастухов, таких же бездомных, каким был и сам, это Вахрушка хорошо знал. С одним из пастухов подружился Вахрушка. Пастуха Гасаном звали. Такой же молчаливый, как и Вахрушка был. Не зубоскал, стариков не обижал, зря не задирался. В степи храбрым был и пастухов в беде не оставлял и больше всего на свете любил сказки говорить. Много их он знал. Откуда, что и бралось у него? Слова как у мудреца, хотя по годам однолеток с Вахрушкой. Любил Вахрушка Гасана слушать. Особенно летом, в ночном, в степи. Говорил Гасан про то, что виделось ему, — про звезды и ковыль, про ветер и горы, как великаны. Он говорил и про свою сестру — девушку Мухасану и далекую Бухару.
Как-то раз зимой чуть не замерз в степи Гасан в своем стареньком бешмете и худых обутках. Спас его Вахрушка от верной смерти и вместе с Гасановой сестрой выходил его. После этого совсем Гасан к Вахрушке привязался. Братом стал называть его. Вахрушка дал другу с себя на волчьем меху ягу и теплые обутки. В шапке из лис и в яге совсем стал походить Гасан на друга. Значит, верно говорится, что доброму человеку, каким был Вахрушка, и чужая беда к сердцу.
Вместе с теплом очага Гасановой юрты, куда зачастил Вахрушка, вошла в его сердце сестра друга — Мухасана. Не из красавиц она была, хотя и стройна и нежна, словно молодая елочка у плетня, и с глазами, в которых ночь гостила. Мухасана и в простой одежде без уборов богатых и без яркого платка для Вахрушки желанной была. А больше всего полюбил Вахрушка Мухасану за тихий нрав. Тихая вода, говорят, и крутые подмывает берега. Не подмыла, а просто смыла у Вахрушки тоску Мухасанина любовь. Повеселел он, запело его сердце, словно солнышко вошло в него, а вместе с ним и счастье. Только шибко оно коротким было. Злым осенним ветром разметало горе по горам и по степи его недолговекое счастье.