Но степная ночь коротка. Потухнут костры. Отдохнут люди и верблюды. Только купцы все еще рядятся. Когда же солнце взойдет и кругом радость жизни заиграет, запоет степь на разные голоса: и ветром, и пением птиц, и гомоном всего живого, — расстелят жители кочевья перед купцами ковры. Глядите, мол, любуйтесь! Один лучше другого. Один ковер дороже другого. Легче лебяжьего пуха они, а красоты — не опишешь. Голубые и синие моря вытканы на них, а по морям ладьи плывут, как редкостные птицы из далеких стран.
То ковер что зеленое поле, то темное, как дремучий лес в непогоду, то как весенняя трава на лугах. Хороши ковры! Дух захватывает у купцов при виде такого богатства. Но лучше всех один ковер — на поглядочку. По черному полю, ночному небу, жар-птица летит. Тысяча перышек на весь ковер, и каждое перышко золотой шерстинкой отливает.
Не могут отвести глаза купцы от ковра. Заворожила их жар-птица. Словно живая она на солнышке сверкает, радугой переливается. Но куплен ковер. Ушел караван. Только пустые чаны мертвыми глазами в небо глядят. Тоскливо в кибитках и кошах. Грустно девушкам и старым ковровщицам. Увезли их ковры, которые ткали они день и ночь при свете тусклых каганцев.
Тоскливее же других полонянке Ольге, или Лабе, как все зовут ее в кочевье за золото волос. Много привели в тот год в степь полонян. Не один набег сделал хан с визирями за Камень. В тяжелых кованых цепях полонян приводили. Пришла со всеми и Ольга-Лаба. Тяжел и страшен был ее путь, а еще страшнее жизнь в кошах мурзы Ишбирдея. И если бы не старая Амина, жена пастуха Гафура, не любоваться бы купцам ковром с жар-птицей. Не бежала бы молва о ковре до самой Бухары.
Старый Гафур гордился своей женой Аминой. Лучшие ковры она ткала. Но время шло. Ох, и коварное это время! Многих обмануло оно. Никого и ничто не щадит. Ни человеческой жизни, ни красоты, ни зверя, ни лесов. Придет пора — цветок увянет, могучий кедр превратится в пыль, а с человека время снимет красоту и силу. Старость уступит место молодому.
Потускнели со временем глаза и у Амины. Загрубели руки. Пропала живость в стане. Не могла она ткать ковры, как прежде. Потому, когда привели полонян в кочевье, посадил надсмотрщик девушек к Амине. Ткать ковры для самого хана.
Легко сказать — жить в неволе, в чужом краю. Трудиться, когда на сердце дума, скрытая от всех. Дума о любимом и о матери родной. Не ослепла ли она от горя по дочери ненаглядной? Сидит она теперь на пороге хаты и все смотрит, ждет свою дочь, глядит вдаль на горы, куда увели ее лучники мурзы.
Плачет Ольга-Лаба. Старая Амина вздыхает, жалко ей полонянку. Когда же Ольга совсем с кошмы не встала, по-матерински заныло сердце у Амины. Разметалась в жару Лаба. Тихо в юрте, тепло в ней, только доносится шум метели. Гуляет по степи непогода, мечется, рвет, хватает засохшую траву под самый корень, а то умчится, умчится куда-то вдаль.
Стонет полонянка. Глядит на нее Амина и думает: за что ей, Амине, полюбилася Ольга? За что она, Амина, стала звать Ольгу Лабой? Как родную дочь. Разве мало их, полонянок, под ее рукой, а вот эта к сердцу прикипела…
И вдруг, глядя на Ольгу, вспомнила Амина другую золотоволосую красавицу Райхану. Аж вздрогнула Амина. Шепчет, Аллаха поминает. Вот на кого похожа полонянка Ольга — на Райхану, подругу старой Амины. Она, Райхана, в памяти у Амины, как живая встала. Как она была хороша! Как была легка в танце, и как проворно работали ее руки! А какие она ткать ковры умела! Настоящие, с жар-птицей! Недаром большие деньги взял визирь, продав ее хану.
Не потухла еще память у Амины. Помнит она и не забыла, как было дальше с Райханой. «Встанет от хвори полонянка, — думает Амина, — расскажу ей про Райхану».
Помнит Амина свою жизнь с Райханой у хана. Помнит она, как в один из осенних дней, откуда ни возьмись, всадник прискакал. От соседнего хана послом он был. Богатые одежды сверкали на нем. В самоцветах сабля. Кто говорил, что это вовсе не посол, а разбойник Кудояр.
И вот поглядел гость богатый на кочевье, и а кибитки, рассыпанные, как маковки-головки, по сопкам и горам. Костры кругом горели, а вокруг них люди стояли. Подошел гость к одному костру и остановился. Двух красавиц он увидал. Одна была с черными волосами, другая будто золото на голове несла. По их одежде догадался Кудояр, что это не ханские жены были, а рабыни. Не было на них дорогих монист, колец и браслетов. Домотканые рубахи до земли, старые бешметы на девушках одеты. Но красота, что самоцвет, всегда сияет. Заговорил Кудояр с девушками, только золотоволосая отошла тут же. Сразу она поняла, посмотрев в глаза его, коварный человек он. Верно ведь говорится, что человек силен сердцем, а сердце видит раньше глаз.