Я побрел искать корм, заклиная червячка возникнуть, обещая ему не глотать его целиком, но откусывать помаленьку, или, если ему так угодно, все же целиком, в любом случае поминая хорошими словами его родню. Я уговаривал так страстно, что этот червячок, казалось, уже не может не явиться на мой зов, и вот — никакого чуда — он и отыскался под одним из камушков. Камушек маленький, и червячок ему под стать, однако, небывало вкусный. Оставалась попка, горбушечка, бросок в детство, когда на глаза мне попался клинок, торчавший из песка. Обронили? Подкинули? Я подполз ближе и присел рядом, не в силах оторвать взгляда от острого жала, заговорившего моим голосом:
— Возьми, прекрати, даже сумасшествие не освободит тебя — ты ухитришься и в сумасшествии отдавать себе отчет. .
Возразить было нечего, можно было лишь добавлять еще и еще, а червячок так славно бурчал в желудке, точно съеденная джазовая мелодия, и было внутри сытно, а вокруг покойно, и я протяжно усмехнулся над собой. Дело в том, что, пока ты искал смысл, тебя находила надежда, товарка хитрющего и милостивого бога — организатора катаний до черты, за которой ни страха, ни боли и услуги богов уже не нужны. Что же касается свободы… свобода прекратить — единственная твоя свобода, и, чтобы не потерять ее, ты не прекращал и, будь уверен, не прекратишь никогда.
Отряд вернулся в полном составе. Не обнаружив меня под камнем, бойцы пришли в смятение. Похоже, исчезновение моей персоны было крайне нежелательно. Когда я наконец отыскался, на мордах изобразилась радость, ничуть, надо сказать, их не украсившая. Проворный вожак мигом выдернул из песка клинок, после чего обследовал меня на предмет повреждений и калечеств. Удостоверившись, что враг цел и невредим, он отдал приказ, двое отделились от отряда и стали располагаться у коралла, похоже, надолго. Остальные, сделав круг, исчезли. Когда на горизонте появилась небольшая группа экскурсантов, бойцы рванули им навстречу и отогнали, едва не прикончив кого-то из бедняг, желавших лишь помитинговать и отдохнуть, после чего, чрезвычайно собою гордые, вернулись к своему бивачку. Они поносили Зеленуху (не иначе, так славно звали их командира), точнее, все выкрикивали это имя или кличку, отводя душу, грозя клинками и отплевываясь.
Вскоре они заснули, а пробудившись, набросились на свои припасы, которые и сожрали без остатка. Теперь их мучила скука и, поиграв немного с клинками, повыкрикивав что-то, они кликнули меня. Пока я приближался, они успели дать присягу, послав наверх свои «клянусь» и «ненавижу». От меня они потребовали анекдота. Я не помнил анекдотов. Стража ждала. Что я мог им рассказать? Я не боялся доноса, однако, соображая, чем могу быть интересен, пришел к выводу: все, что имелось у меня в голове, годилось лишь для доноса. Они стали выражать нетерпение, и тогда я пустился рассказывать о кораллах, их колониях, живущих на скалах, прочих полипах, о камнях простых и драгоценных— читать им лекцию геолого-минералогического свойства. Должно быть, они приняли это за неслыханной длины анекдот, где в конце концов появится самочка-давалка и все образуется. Я повествовал, они, захваченные моим красноречием, слушали, разинув пасти и позабыв обо всем. С отвычки я и вправду витийствовал вдохновенно, точно занимался делом, к которому только и был прирожден и которое, по известным причинам, ненавидел, и наблюдал, чуял, как опутывают их мои слова, как пропадает моя стража в этой паутине, и поливал все усерднее. Вопросов они не задавали, ибо ничего не понимали и понимать не желали, но, когда я упомянул каменных самок с острова Пасхи, пришли в гремучий восторг и схватились за клинки. Я поспешил продолжить свою сказку, попутно подумав, кажется, о смысле творчества, по крайней мере, честного творчества в аквариуме, но отвлечь их от жажды поработать клиночками удалось ненадолго. Они вспомнили о голоде и принялись урчать внакладку, сперва негромко, потом все яростнее, ненависть возвращалась с другой стороны, сказка не помогала, и мне пришлось отдать им пару червячков, припасенных на ужин. Они слопали их и вновь готовы были слушать, и я продолжал. Вряд ли известны самодоносы более длинные, обстоятельные и художественные. Верно, я витийствовал бы всю ночь, но, так и не дождавшись самки, измученные, добитые эффектной новеллой об одном кирпиче, удивительной его судьбе (прием был оригинальный, мой кирпич говорил о себе от лица шести своих граней, постепенно стирающихся), они повалились спать. Уж не знаю, что снилось им в ту ночь, да и ведомы ли им сны.