Итак, "приказано выжить". Сама, надо сказать, тема борьбы за существование, образ человка-борца известен нам, в основном, по классическим образцам соцреализма: и в XIX, и в начале XX века принято было не бороться (в том числе, за самого себя - супротив себя же), но печалиться, философствовать и созерцать. Разве что Рахметов... Впрочем, содержание борьбы, отчаянной и не на жизнь, а насмерть, которую ведут персонажи Пелевина и Лимонова, достаточно специфично: это борьба за обладание Истиной с большой буквы, без которой - гибель мгновенная и страшная. Мучительный поиск Истины, которым заняты без конца знакомые нам герои и Достоевского, и Толстого, имеет несколько иной оттенок: свойственная любому здравомыслящему человеку духовная жажда органически произрастает изнутри, из всего предшествующего уклада неудавшейся жизни (и Раскольников, и Карамазовы, и отец Сергий, и Вронский...). Та же ситуация, присутствует, скажем, у Гессе: странствующий в поисках себя Сиддхартха осознанно и последовательно проходит свой путь, определенный вновь-таки осознанным и последовательным решением. В нашем случае ситуация диаметрально противоположная: сложись жизнь иначе и благополучнее, не покинь вдруг Петр и Эдичка насиженно-комфортных столично-богемных гнезд, коротать бы им свой век в возвышенных беседах да пьянках, перемежаемых покаяниями и зароками не медля, прямо с завтрашнего утра, приступить к самопознанию и направить стопы в направлении изначальной правды. Но происходит совершенно иначе: поиск Истины, битва за нее определены обстоятельствами сугубо внешними, фактически насильственными. И тот, и другой идут к Богу из-под палки, погоняемые страхом смерти и еще худшим страхом уничтожения личности, гибели "я". Впрочем, то, что называется Богом, понимают и герои, и их создатели, конечно, совсем неодинаково.
Здесь нужно оговориться. Пелевин и Лимонов - писатели, разумеется, очень разные и сопоставимые, по большому счету, с трудом. Пелевин нарочитый, даже с избытком, философ. Его роман перенасыщен хитромудрыми интеллектуальными яствами, поданными и в жареном, что называется, и в вареном, и в печеном, и в каком угодно виде, - чего стоят один лишь "японский" эпизод или беседа о возвышенном у ночного костра, которую ведут опереточные бандиты на своем новоязе! Изощренные сальто-мортале с отсылками к дзен и к тибетскому буддизму (условный город Алтай-Виднянск - это же надо знать еще, что в буддийской философии есть такой термин - "Алайя-Виджняна", переводящийся как "корзина ума" и означающий буквально то же: сознание со всем его содержимым, а барон Юнгерн - воплощение гневного йидама Ямантаки), к античной философии и еще Бог весть к чему требуют от читателя как минимум известной теоретической подготовки. Более того - облегчая себе участь, Пелевин намеренно вводит в повествование ключевую архетипическую фигуру Вергилия-Гуру - Чапаева, инициируя совсем уж классическую ситуацию "учитель-ученик" со всеми вытекающими последствиями. В этом смысле Пелевин даже сверхпонятен: он откровенно создает многомерную (кто-то скажет интерактивную или постмодернистскую) философскую притчу об инициации и просветлении в духе самых лучших эзотерических традиций.
Не таков Лимонов. Принципиальный не-философ, он намеренно избегает любых теоретических построений, иногда даже насильственно обрывает себя там, где вполне могло бы появиться несколько глубокомысленных замечаний. Герой Лимонова с головою погружен в жизнь, которая скрупулезно, даже навязчиво подчас, описана до мелочей: встречи, застолья, секс, скитания по улицам, снова встречи и застолья ощущение скрытой камеры, "шоу Трумэна". Если Эдичка все же предается абстрактным размышлениям, то это, на первый взгляд (особенно в сравнении с монологами Чапаева), - детский лепет на лужайке: грезы о революции, о равенстве и братстве несчастных и неимущих, о злой Америке, которой не нужен русский поэт, и т.д. Это, повторюсь, на первый взгляд. Тайна Эдички, его путь - в действии, в тотальном переживании жизни, в полной погруженности в живую, неабстрактную материю, окружающую героя. Он взял на себя ношу нелегкую вознамерился познать и бестрепетно испытать все, что предлагает ему жизнь, без разделения на плюс и минус, хорошее и плохое. Принять мир таковым, каков он есть, и посмотреть, что из этого выйдет. Возможно, встать выше и добра, и зла...
Петр Пустота погружен внутрь себя - Эдичка Лимонов весь на улице, весь снаружи. Петр созерцает и размышляет - Эдичка отважно испытывает тело и дух на прочность. Петр предпочитает уединение - Эдичка жить не может без людей. Петр отказывает миру в реальности - Эдичка не знает никакой иной реальности, чем та, что его окружает. Петр как зеницу ока бережет ясность рассудка - Эдичка вообще редко бывает вполне трезв. Телесно Петр едва ли не аскет - Эдичку одолевает ненасытная похоть. С одной стороны, абсолютно ничего общего. С другой - два традиционных, издревле известных пути духовного постижения, цель имеющие одну и ту же. На стороне Петра Пустоты - подвижничество йогина-садху, уединившегося в горах или медитирующего бестрепетно на шумной и грязной рыночной площади. На стороне Эдички - тантра "левой руки" и малоазийские вакханалии. Суровый отшельник - веселый дервиш. Мир нереален, да - но чтобы постичь это, одни погружаются в пучину собственного ума, созидающего и разрушающего миры, другие экспериментируют с реальностью: а вдруг поддастся, не выдержит напора и порвется, растворится?.. Сказать еще точнее: начала аполлоническое и дионисийское, лунное и солнечное; путь отрешенного ума и путь пылающего сердца. Диалог, существующий, наверное, от начала времен.
Есть еще одна вещь, которая очевидно роднит и сближает наших героев, - принципиальный, однозначно заявленный индивидуализм, радикальное отделение себя от всех возможных коллективов и групп. Нежелание принадлежать. По сути дела, анархический бунт одиночки против всего и всех. Однако это не саркастически-презрительная ядовитая ухмылка Печорина, не запредельно-надмирная поза мудреца Заратустры, не паранойя протопопа Аввакума и уж, конечно, не убойномышечная философия какого-нибудь Антикиллера. Скорее, стойкое мужество изгнанника, Робинзона Крузо, который борется со своей собственной безжалостной судьбой, ибо иного врага, по сути, у него нет. Провозглашение, вопреки всему, "Азъ есмь!" суть творение собственного космоса вместо имеющегося уже, порочного, акт богоуподобления - и это, пожалуй, единственное, что дает силы выжить.