Еще немного, и она, прильнув к нему, сползла бы вниз. Он поддержал ее и увлек по коридору, к темноте которого их глаза попривыкли. Чуть дальше к открытой полукруглой двери спускались ступени, за дверью в альков со стенной обивкой, вышитой голубиными парами, которые целовались клювиками, падал тусклый верхний свет. В алькове стояла какая-то кушетка, в изголовье резной деревянный амур держал в руке что-то наподобие факела. Там-то в затхлости они и сели.
— Ух, какой мертвый воздух, — содрогнулась у него на плече Розалия. — Как печально, Кен, мой любимый, что нам приходится быть здесь, где все умерло. На лоне доброй природы, овеваемые ее ароматом, в сладких испарениях жасмина и черемухи, — там я мечтала, там это должно было случиться, там я должна была поцеловать тебя в первый раз, а не в этом гробу! Пусти, оставь, негодник, я хочу принадлежать тебе, но не в этой гнили. Завтра я приду к тебе, в твою комнату, завтра с утра, а кто знает, может, еще и сегодня вечером. Я все устрою, я перехитрю умнющую Анну…
Он потребовал обещаний. Они решили также, что нужно идти к остальным, назад или вперед. Китону казалось, что вперед. Через другую дверь они вышли из мертвых покоев сладострастия, снова показался темный коридор, он загибался, поднимался, и они очутились у проржавевших ворот, с содроганием поддавшихся сильно надавившим, растрясшим их рукам Кена, а снаружи так густо обросших плотными лианами, что еле можно было продраться. Их облил небесный воздух. Зашумела вода; за раскинувшимися клумбами, усеянными, ранними цветами — желтыми нарциссами, — ниспадали каскады. Это был сад позади замка. Справа как раз приближалась группа, уже без экскурсовода, Анна и Эдуард — последними. Парочка смешалась с передними посетителями, которые потихоньку разбредались кто к фонтанам, кто в направлении фруктового сада. Правильнее было остановиться, оглядеться и пройти навстречу брату с сестрой. Послышалось: «Где же вы затерялись?», «Это мы вас спрашиваем!», «Разве можно так пропадать?» Анна с Эдуардом даже пытались вернуться — поискать запропастившихся, но тщетно.
— В конце концов, сгинуть вы не могли, — сказала Анна.
— Как и вы, — откликнулась Розалия.
Никто ни на кого не смотрел.
Между кустами рододендрона они обошли замок сбоку и вернулись к искусственному пруду, что находился совсем недалеко от трамвайной остановки. Сколь долог был путь по излучинам Рейна, столь же быстро электрический состав, торопливо грохочущий через фабричные районы, мимо скоплений рабочих хижин, доставил путешественников обратно. Анна изредка переговаривалась с Эдуардом, а иногда и с матерью, руку которой какое-то время держала в своей, заметив, что та дрожит. В городе, недалеко от Королевской аллеи, попрощались.
Фрау фон Тюммлер не пришла к Кену Китону. В эту ночь, ближе к утру у нее случился тяжелый приступ, повергший в ужас весь дом. То, что при первом возвращении переполнило ее такой гордостью, таким счастьем, то, что она восславляла как чудотворение природы и высокий плод чувства, возобновилось самым зловещим образом. У нее хватило сил позвонить, но поспешившие дочь и горничная обнаружили ее без сознания, в крови.
Доктор Оберлоскамп приехал быстро. Приведя Розалию в чувство, он изумил ее своим присутствием.
— Как, доктор, вы? — спросила она. — Вас, вероятно, вызвала Анна? Но у меня всего-навсего обыкновенное у женщин.
— При определенных обстоятельствах, сударыня, эти отправления нуждаются в некотором наблюдении, — ответил седовласый доктор.
Дочери он решительно объявил, что рекомендуется переправить больную в гинекологическую клинику, лучше каретой «скорой помощи». Случай, мол, требует самого тщательного обследования, которое, впрочем, может выявить его вполне безобидный характер. Первое маточное кровотечение, о чем он узнал только что, как и тревожащее второе, возможно, имеют причиной миому, без труда устранимую оперативным путем. У директора и первого хирурга клиники, профессора Мутезиуса, матушка окажется в самых надежных руках.
Данной рекомендации и последовали, что, к молчаливому изумлению Анны, не вызвало сопротивления со стороны фрау фон Тюммлер. Ото всего, что с ней произошло, мать лишь смотрела вдаль широко раскрытыми глазами.
Бимануальное обследование, проведенное Мутезиусом, выявило слишком крупную для возраста пациентки матку, неравномерно утолщенную ткань на фаллопиевых трубах, а вместо маленького уже яичника бесформенную опухоль. Выскабливание диагностировало раковые клетки, по характеру частично прорастающие из яичников; но другие не оставляли никаких сомнений в том, что карциноматозными образованиями на стадии полного развития охвачена и сама матка. Злокачественность имела все признаки быстрого роста.
Профессор, мужчина с двойным подбородком и очень красным лицом, на котором слегка слезились водянисто-голубые глаза, не выказав ни малейшего душевного движения, поднял голову от микроскопа.
— Я квалифицирую это как запущенный случай, — сказал он ассистенту, которого звали доктор Кнеппергес. — Но все-таки прооперируем, Кнеппергес. Полное удаление брюшины малого таза, и прежде всего лимфатических узлов, по крайней мере может продлить жизнь.
Однако вскрытие брюшной полости в белом свете дуговых ламп явило врачам и сестрам слишком жуткую картину, чтобы можно было надеяться хоть на временное улучшение. Момент как-либо его стимулировать был очевидно упущен слишком давно. Пагубно оказались поражены не только все тазовые органы: даже невооруженному глазу брюшинная клетчатка также выявляла наличие смертоносной колонии клеток, все лимфатические узлы имели карциноматозные поражения, и не приходилось сомневаться, что орды раковых клеток поселились и в печени.
— Вот вам подарок, Кнеппергес, — сказал Мутезиус. — Вероятно, это превосходит ваши ожидания. — О том, что это превзошло и его собственные, профессор умолчал. — От нашего благородного искусства, — прибавил он с ничего не значащими слезами на глазах, — требуют слишком многого. Нельзя же вырезать всё. Если вы предполагаете, что эта штука уже проросла метастазами в оба мочеточника, вы предполагаете верно. Уремия не заставит себя ждать. Видите ли, я не отрицаю, что матка сама порождает прожорливое племя. И все же рекомендую прислушаться к моей гипотезе, что история началась с яичника, а именно с неиспользуемых фолликулов, которые после родов иногда отдыхают, с наступлением же климактерического периода, вследствие бог знает каких возбудительных процессов, их развитие может привести к злокачественным образованиям. Тогда организм post festum,[41] если угодно, заливает, затопляет, заполняет эстрогенами, что приводит к гормональной гиперплазии слизистой матки с непременными кровотечениями.
Кнеппергес, худощавый, тщеславно-самоуверенный человек, чуть поклонился, со скрытой иронией благодаря за наставление.
— Ну-с, приступим, ut aliquid fieri videatur,[42] — сказал профессор. — Жизненно важные органы мы ей оставим, хотя в данном случае это слово окрашено глубокой печалью.
Анна ждала мать в палате. Ту подняли на лифте, занесли на носилках, и сестры уложили ее на кровать. При этом она проснулась от посленаркотического сна и нечетко проговорила:
— Анна, дитя мое, он шипел на меня.
— Кто, мама, дорогая?
— Черный лебедь.
И снова уснула. Но в последующие несколько недель она еще не раз поминала лебедя, его кроваво-красный клюв, черное биение крыльев. Страдания ее были недолгими. Уремическая кома скоро погрузила женщину в глубокое бессознательное состояние, а сопротивляться развившемуся при этом двустороннему воспалению легких изнуренное сердце смогло всего несколько дней.