Города символ — ворота и башни — лепили из сласти.
Лакомства клейкая манна явилась, конечно, с Востока.
Сахар, циндаль золотистый и розы настой благовонный:
Вот она — пища гаремов, которая хлебом святого
Марка в Венеции стала. Зовём мы её марципаном.
Он «масапан» для испанцев, и он же «маспен»
для французов,
Он же «масох» для евреев (названье пасхальных лепёшек),
Племени жаркой пустыни и племени горьких кочевий,
Скрепой Заката с Восходом в рассеяньи ставшем извечном.
Так же и лет через десять вдруг обмерло юное сердце:
В зале, сияющем золотом, девы увидел я образ,
Той, что теперь твоя мама, столь близко знакомый
мне ныне.
Там же, в чертоге, была она дивной принцессой Востока —
Черные кудри в венке золотистом спадали на плечи,
Словно из кости слоновой точёные в древности, плечи
Девочки хрупкой, загадочной, плечики нильской
флейтистки,
И на пурпурное платье. Сей лик, и чужой, и серьёзный,
Бледностью веял жемчужной, и будто глаголили молча
Что-то огромные очи. О дивная сказка Востока!
Край восходящего солнца, он пряною дышит мечтою!
Знай же, хранимая мною, что в это мгновенье свершилось
Предначертание неба; и я в молодом опьяненьи
Глаз не сводил с незнакомки, вот тут-то и выпал твой
жребий,
Голос, воззвавший к тебе, возвестил свою волю. Усердно
Я добивался её и добился согласия девы,
Ввёл её в дом, как желало того полюбившее сердце.
Так что, тебя созерцая, кочую по родинам милым,
Крошка с бровями германских отцов и горбинкой
от мавров.
Родины нет сокровенней, исконней и глубже Востока,
Родины душ человеческих, мудрости древней и нежной.
Разве не там, на Востоке, когда-то могучую книгу
Гений ганзейский создал, представленьем и волей желая
Мир объяснить, сопрягая германскую силу мышленья
С Упанишадами, тайну вселенной хранящими мудро?
Так, замечтавшись, в объятия чувств забираю я нежно
Ту, что дороже всего на планете, тебя, моя детка,
Вместе с тобой обнимаю я крепко и духа наследство,
Что приобрёл и храню, утешение в жизни и смерти,
Так я у нильской корзинки сижу и держу неотрывно
Ручку твою и гляжу на загадку лица дорогого.
В будущем чтобы ты знала, тебе расскажу о крещенье
Славном твоём, ты о нём прочитаешь, когда повзрослеешь.
Тщательно ход торжества был продуман, в деталях.
И близко
К сердцу отец его принял, и предусмотрительным духом
Всё охватил он: и пастора выбрал, и крёстных достойных,
Зная, как важно, чтоб каждый отмечен был чем-то особым.
Много пришлось хлопотать и писать всевозможные письма,
Дату торжеств уточняя, чтоб всем подошла эта дата.
Трудно мне было уладить вопрос расписанья, поскольку
Крёстного я пригласил издалёка и пастора тоже.
Пастор в Саксонии служит, он юный пока что викарий,
Но сочетает в себе этот доктор вселенскую мудрость
И поэтический дар; в переписке мы были уж долго;
И предпослал моё имя из дружбы одной он сердечной
Дельной работе своей, что дала ему званье и славу.
Выбрал его я крестителем, ибо кто знает, кого там
Нам лютеранская церковь пришлёт, если дело пустить
самотёком,
Глядь, и прибудет какой-нибудь рохля елейный, который
В фарс превратит торжество. Избежать мне хотелось такого.
С этим уладили дело. О крёстных чуть ниже обмолвлюсь.
Вот и назначенный день наступил, день осенний,
прекрасный.
Комнату мы в возбужденьи счастливом убрали цветами,
Теми, которые осень нам дарит. Купил хризантемы
Я на базаре у ратуши — и белоснежно-лилейных,
И разномастно-цветистых (поскольку в саду нашем только
Зелень осталась да плющ), чтоб дополнить парадность
убранства.
Дальше расставили мы все цветы по стаканам и вазам
В трёх помещеньях, а самый букет благолепный украсил
Стол твой крестильный, стоявший до этого в комнате мамы.
Мы разместили его у окна, твой алтарь предстоящий,
Тонким дамастом льняным застелив, отыскав самый лучший.
Всё засверкало серебряной утварью. В церкви мы взяли
Всё для крещенья: Распятье Святое, кувшин и подсвечья.
Только купель у нас издавна в доме хранится, в которой
Крестятся наши четыре уже поколения кряду.
Ты — из четвёртого. Очень красива она, благородна,
Формы предельно простой, серебро её гладко, изящно.
Ванна стоит на овальной подставке, внутри позолота
Старозаветная где-то поблекла. По верхнему краю -
Ясный орнамент, из роз он и листьев зубчатых, начала
Прошлого века купель и во вкусе исполнена строгом.
Блюдо же, то, что подставкою служит, гораздо древнее.
Это семнадцатый век, а точнее — его середина.
Ровная дата указана в рамке помпезной, гравёром
Сделанной так, как тогда полагалось, с гербом благородным
(Герб в прихотливо-разбухшем витье арабесок, где звёзды
Переплелись в геральдическом танце с цветами). По кругу
На обороте — чреда гравированных шифров семейных.
Тех имена там, кто были владельцами вещи прекрасной,
Предков твоих имена, тех, чьи брови взяла ты, малютка.
В центре стола мы поставили эту купель, от налёта
Всюду отмыв. Над купелью Распятье висело, пред ней же
Мы положили старинную Библию, тоже наследство,
Древнюю, как и подставка, которая также бессменно
Ныне дошла и до нас по могучей цепи поколений.
Из Виттенберга печатни она появилась, поскольку
Разрешена благосклонно саксонско-курфюрстерской волей.
Тяжек её корешок, шириною вершковой, мерцает
Временем не истреблённый обрез с позолотою тусклой.
Убран довольно умело был стол, и на данное время
Сделал отец всё, что мог. Но хозяйке ещё предстояло
Множество разных забот — приготовить гостям угощенье:
Вечером, в пять, в полусумерках ранних осенних явились
Гости в нарядах умеренно-праздничных поочерёдно,
Руки и нам, и друг другу в приветствии жали, беседы
Неторопливо вели и в прихожей, и в комнате тоже,
Дети и взрослые — вместе. Сестрёнки твои и братишки
Тут находились. На них были лучшие платья, жилеты.
Порозовели их щёки. Смышлёные люди стремятся
К необычайному и проживают его вдохновенно,
Каждую мелочь вбирая. Священнослужитель же юный
Раньше других подошел, драгоценный наш гость
и почётный.
К нам он, явившись с визитом вчера, в пиджаке был
коротком,
Нынче ж наряжен в сюртук, что заменит в дальнейшем
служебным
Тем облаченьем, которое служка уже подготовил.
Книжник, в пенсне, такой мирный и ласковый взгляд
его карий.
В тихом своём возбужденьи ходил я по дому в заботах,
Мой это день был — и твой, и, ответственность чувствуя
остро,
Спешно бросаю гостей и к тебе поднимаюсь, где руки
Споро в крестильное платье тебя одевают, и дальше -
К пастору. Тот перед зеркалом брыжи свои закрепляет,
Порозовел, и чуть пальцы дрожат, принимает покорно
Полу священнослужителя добросердечного помощь.
Вместе со служкой, округлобородым и чёрносюртучным,
В кухню мы вместе спускаемся, чтобы наполнить водою
Тёплой кувшин для крещенья, ведь холод тебя испугает;
Снова спешу я к гостям, чтоб твоё, моя дочь, появленье
Не пропустить: не простил бы себе я такого вовеки.
Всё, началось… Раскрываются двери, и все обращают
Взор просветлённый туда, где у няни сидишь на руках ты,
Трогательна и невинна… не то, чтоб крестильное платье,
Сей неизбежно-наследный участник обряда, чудесно
Шло тебе: коротки слишком рукавчики и старомодно,
Сплошь почти чопорными до подола кружевами обшито, —
Словно твою обступило фигурку. Над ним же — головка
Милая, светлая, шаткая чуть, синевою сияют
Глазки, раскрытые в страхе, и ротика пухлая дужка,
И у виска дорогого пылает знакомая метка,
И в беспорядке причудливом светлые волосы. Ручки
Тянешь ты, как исперва, изначально тянуть приучилась:
Вывернув кисти наверх и ладошки наружу, как часто
Изображают на благочестивых картинах Младенца,
Благословляющего все народы земные и землю.