— Неужели вы и впрямь привезли меня сюда, чтобы читать лекции о сексуальной морали? — Эдланд выпрямился. Он был бледен и выглядел настороженным, однако далеко не сломленным. — Мои связи с женщинами не имеют к этому делу никакого отношения!
— А по-моему, дело обстоит совсем иначе!
— Вы просто предвзято относитесь ко мне, инспектор! Вы сами-то хоть немного соображаете?! Вам следовало бы давно смириться с тем, что не все хотят жить в чудесном уютном домике с бабой, ребенком и собакой! Мы — современные люди, и сейчас существует множество способов прожить жизнь. И некоторые из нас выбрали такой образ жизни, который честному полицейскому из Хамара покажется отталкивающим. Но и такие формы жизни имеют право на существование, разве нет? — Он начал постукивать по столу ухоженными руками с красивыми пальцами. Его лицо горело от негодования. Теперь его правильные черты исказило какое-то незнакомое опасное чувство. — Я не могу похоронить свой член вместе с девушкой! Надеюсь, вам все ясно, старший инспектор?
Подобного выпада Валманн не ожидал. И что хуже всего — слова Эдланда его задели. Неужели он действительно превращается в стареющего служаку, проживающего жизнь с одной и той же женщиной в просторном особняке за живой изгородью с лужайкой и цветочными клумбами? Ведь все множество форм современных половых отношений действительно кажется ему чем-то чужим, довольно отталкивающим и весьма пугающим…
И Валманн попытался дать сдачи.
— Как вы объясните тот факт, что у вас дома есть девятимиллиметровый пистолет системы «беретта», а также три коробки патронов и хранится все это, вопреки правилам, в незапертом ящике?
— Инспектор, я предъявлял вам разрешение на ношение оружия. И рассказывал, что состою в стрелковом клубе…
— Знаю! — перебил Валманн. — Я спрашиваю вовсе не про это. Меня интересует, для чего именно вы, находясь, по вашим же словам, в состоянии стресса, ходите в стрелковый клуб. Вас что, возбуждает процесс стрельбы по картонной мишени?
— То есть вы полагаете, что таким образом я выплескиваю желание убивать? Вы и правда так думаете? — На его губах вновь появилась усмешка. — Продолжайте изучать психологию, инспектор. Когда будет «горячо», я скажу. Между прочим, я просил бы вернуть мне оружие. Надеюсь, в вашей лаборатории уже достаточно изучили его. И правил ношения оружия я не нарушал. Я согласен заплатить штраф за неправильное хранение и обязуюсь впредь хранить его в сейфе. И позвольте также напомнить, что как вещественное доказательство моя «беретта» вам вряд ли пригодится, потому что ни один выстрел в этих двух убийствах не фигурирует.
— Откуда вам это известно?
— Если бы хоть одна из жертв оказалась застреленной, то я бы сейчас не сидел тут и не беседовал с вами, старший инспектор. Тогда меня сразу же упрятали бы в камеру предварительного заключения, вызвали бы адвоката и начали обсуждать с моим врачом условия заключения. Я не дурак, старший инспектор. И прекрасно понимаю, что происходит.
Валманн почувствовал себя обезоруженным. Перед ним сидел один из двух главных подозреваемых и не просто связно и разумно парировал любые обвинения, но и выставлял на посмешище версии, выдвинутые следователями!
— Как вы можете доказать, что не пробрались тайком в номер 414, не напали там на Лилиан Петтерсен и не удушили ее?
— А что, в ее комнате нашли хоть одно доказательство того, что я мог там побывать?
— Эдланд, вопросы здесь задаю я. И я не имею права объяснять вам стратегию полицейского расследования.
— То есть вы обнаружили?..
— Мы работаем над этим, будьте уверены. И делом занимается Управление уголовной полиции, сотрудники которого обследуют комнату миллиметр за миллиметром. Если вы побывали там, то непременно оставили следы — одного волоска будет для нас достаточно. Если вы хотите добавить что-либо к вашим показаниям, то сейчас самое время.
— Я же сказал, что не покидал холла! — Казалось, Эдланда раздражает не то, что его подозревают в убийстве, а то, что ему не верят. — Они сказали мне, что Лилиан нет в номере.
— Возможно, она просто попросила, чтобы ее не беспокоили. У нее мог быть клиент. И по-моему, именно так все и было, Эдланд! Когда вы постучались в дверь, она была в номере не одна. С ней был другой мужчина, и от этого у вас в голове помутилось.
— Ладно, инспектор, — вздохнул Эдланд, — хорошо.
Казалось, он во что бы то ни стало хочет, чтобы Валманн прекратил развивать эту тему. Он выглядел совсем изможденным. Опустив голову, Эдланд долго смотрел на свои руки. Подобное поведение Валманн наблюдал много раз: оно означало, что допрашиваемый вот-вот признается или что важный свидетель сломлен и готов изменить показания. Таково физическое проявление признания. Следователь давит фактами, и это изматывает свидетеля не только морально, но и физически — ведь он всеми силами пытается защитить ложь. Ложь, от которой зачастую зависит его собственная жизнь. Ложь, последствия которой калечат тебя. Которая застревает в горле и душит каждое слово, что ты пытаешься произнести в защиту своей жизни и своего вранья.
Однако когда Эдланд вновь поднял голову, на лице его не было и следа раскаяния, хотя он явно страдал, причем сильно, — он даже глаза прикрыл.
— Инспектор, у вас нет болеутоляющего? У вас здесь найдутся таблетки от головной боли?
— Да, думаю, найдем… — Валманн выдвинул ящик стола. — У меня здесь где-то был «парацетамол».
— Нет, мне нужно что-нибудь посильнее. У меня опять приступ… Жуткая боль… — Он прижал ладони к глазам, словно боясь увидеть что-то ужасное.
— Вроде «паралгина-форте»?
— Да, если у вас будет две-три таблетки. Или больше. — Теперь он говорил сквозь зубы, словно выплевывая слова. — Вы же забрали у меня таблетки… — Он засмеялся, но смех больше напоминал кашель.
Валманн позвонил на охрану, где хранилась аптечка первой помощи. Через минуту им уже принесли таблетки и стакан воды.
— Сп-пасибо…
Валманну показалось, что Эдланд принял сразу целую пригоршню таблеток. Совсем скоро ему стало лучше — Эдланд открыл глаза, и голос его звучал, как прежде.
— Простите. Эти приступы наступают все чаще и чаще.
— Вы это имеете в виду, когда говорите, что отключаетесь?
— Да. Боль не очень сильная, но я словно перестаю себя контролировать. После приступов я, можно сказать, ничего не помню. Сложно объяснить. Я поэтому и взял больничный.
— Ясно. — Хотя Валманну было ясно только то, что разговора с доктором Мёльхаусеном ему не избежать.
— Ладно, Валманн, — произнес наконец Эдланд после долгого молчания, когда он, пытаясь ровно дышать, разглядывал потолок, — сейчас вы получите всю историю целиком. На блюдечке. — Он выпрямился, а в его голосе появились теперь доверительные, почти приятельские нотки. — Но от этого вы меня сильнее любить не станете.
— Давайте рискнем. — Он наконец-то дождался момента, когда его главный свидетель, нет, главный противник больше не желал идти против него.
— На самом деле у меня алиби, — коротко сказал Эдланд.
— У вас алиби?
— Да такое, что лучше не придумаешь.
— Ну, выкладывайте. — Валманн старался говорить спокойно, но скулы у него свело, как бывает, когда пытаешься прожевать плохо прожаренный шашлык.
— Вы правильно догадались — когда я пришел, она была в номере с клиентом.
— Вот как?
— Но я об этом не знал, а просто сидел в холле и ждал. Я просидел там минут сорок пять. А потом я увидел, как они выходят из лифта.
— Эдланд, я тоже жду уже довольно долго. И пока ваш рассказ на алиби не потянет.