— И вам не известно, куда она уехала?
— Почти год я ничего о ней не слышала.
— Но потом она нашла вас?
— Она позвонила.
— Откуда?
— Из Осло. Я поехала туда, и мы встретились.
— И как все прошло?
— Ну, что тут скажешь… Это была встреча старых друзей, но не больше. Она попросила меня оказать ей одну услугу.
— Только и всего?
— Довольно большую услугу. Она попросила меня стать посредником при продаже ее дома в Лиллехаммере. Недвижимость на Сёре Ол была записана на ее имя. И ее муж не смог бы ничего с этим поделать, даже если бы и пытался.
— А почему она просто не обратилась к адвокату?
— Адвокатам она не доверяла. А риелторов не хотела привлекать к этому делу. Главным для нее было, чтобы сделка прошла тайно и как можно быстрее. И с минимумом формальностей. Я прекрасно понимала ее желание.
— А почему она хотела осуществить сделку как можно быстрее?
— Мне она ничего не рассказывала. Она вообще сильно изменилась. Очень похудела, стала более жесткой и циничной… — Кайя вновь печально улыбнулась. — Менее женственной, если вас не удивит, что именно я даю подобное описание… — Она опять поднесла руку к глазам. — Теперь ее волновали только деньги.
— И вы позволили ей вас использовать?
— Как сказать… Я оказала ей дружескую услугу. В этом нет ничего противозаконного. Она оформила доверенность на мое имя. А обычный договор продажи жилья составить вовсе несложно. И Ева отдала мне ключ от банковской ячейки, где хранились все ее документы. Так я узнала ее настоящее имя и поняла, что именно ее долго разыскивала полиция. Когда я упрекнула ее в этом, она лишь пожала плечами. Она надеялась — так она сказала, — что полиция найдет какой-нибудь давний труп и упечет Агнара Скарда за решетку. Ева ненавидела его. Я и не думала, что ненавидеть можно настолько сильно, а ведь я почти десять лет проработала с женщинами, ставшими жертвами насилия. Казалось, ненависть пропитала ее насквозь. И только когда мы были вместе, она смягчалась. Ева говорила, что я открыла ворота ее чувствам. Но они вскоре вновь захлопнулись.
— А как прошла продажа дома?
— Его продали первому же покупателю по оценочной стоимости. Ева получила один миллион восемьсот тысяч крон. Мне перепало десять тысяч за работу. Деньги перевели на счет, который она специально открыла в банке «Нордеа».
— У вас есть номер счета?
— Наверняка сохранился где-то в компьютере.
— А вы не хотели сообщить в полицию о том, что Лив Марит Скард жива?
— И к чему бы это привело? Проработав столько лет в кризисном центре, я поняла, насколько для некоторых женщин важно уйти от суровой действительности.
— А вы узнали, зачем ей требовались деньги?
— Нет. И я понятия не имею, на что она жила целый год, когда пропала. Ведь пособие, которое она получала на свое новое имя, переводилось по ее последнему адресу, в кризисный центр в Гьёвике.
— И больше вы о ней ничего не слышали.
— Нет. Хотя она прислала мне одну открытку. Примерно через полгода после встречи. Из Амстердама. Там было всего пять слов: «Сейчас дела у меня лучше». Без подписи. Без обратного адреса. Но эта открытка точно от нее.
— Из Амстердама… — пробормотала Анита Хегг.
— Да, из Амстердама. Хотя она никогда не упоминала об этом городе.
— Знаменитая европейская столица наркоты, проституции и эвтаназии…
— Еве нужно было жить, а не умирать! — голос Кайи Бакке опять задрожал. Она едва сдерживала чувства.
— Что же еще?.. — недоумевала Анита. — Что еще есть в Амстердаме?
— Там полно каналов, в которых можно утопиться. Вы к этому клоните?
— Ну, она не утопилась, — Анита попыталась сказать это жизнерадостно, но ее тон плохо вязался с трагической судьбой женщины, о которой шел разговор, — у нас есть доказательства, что она в Хамаре.
— Значит, ее муж живет там?
— Верно.
— Тогда вам надо беспокоиться о нем, а не о ней, — уверенно заявила Кайя. — Она стала другой женщиной, и в ней не узнать ту бедняжку, над которой он измывался, как хотел.
— Мы это учли, — заверила ее Анита. — Скажите, в имени, которое она выбрала, Ева Боль, в нем кроется какая-то символика?
— Для Евы очень многое имело символическое значение, — согласилась Кайя Бакке. — Иногда мы даже шутили по этому поводу. Я говорила, что между именем и фамилией можно поставить запятую — мол, Ева, чувствуешь боль? Она не хотела раздувать собственную ненависть, но довольно часто задумывалась о страданиях, которые переносят женщины. Мне казалось, что она изо всех сил старается отделить себя от истории собственных страданий и обрести новую жизнь. Я надеялась, что она на верном пути, когда получила открытку из Амстердама.
— К сожалению, все вышло иначе, — проговорила Анита Хегг.
18
Валманн с Энгом вновь сидели в машине — на этот раз в «мондео» Валманна. Они направлялись в Лётен.
По совету Рюстена Валманн настоял, чтобы Энга отправили вместе с ним расследовать дело о поджоге. Вообще-то идея оказалась неплохой. Ясно, что после головомойки, устроенной Моене, Валманн отстраняется от расследования убийств, но не менее ясно и то, что Энгу в следственной группе тоже делать нечего.
Валманн вкратце рассказал Рюстену о последних находках и своих собственных догадках по поводу убийства женщин, а затем они обсудили, насколько серьезна сложившаяся в отделе ситуация. Валманн утверждал, что значение его маленькой «сценки» с Лилиан Петтерсен в баре непомерно преувеличено. Рюстен же сухо возразил, что журналисты смогут вывернуть факты таким образом, что все прежние события покажутся сущими пустяками. Моене вовсе не драматизировала, описывая последствия того, что произойдет, если станет известно о довольно сомнительных отношениях между ведущими следователями и проституткой, одной из главных свидетельниц, которая впоследствии тоже стала жертвой. Такой лакомый кусочек газетчики будут пережевывать на протяжении нескольких недель. И здесь рисковать нельзя.
Дорога от Хамара до Лётена занимает всего двадцать минут.
Они молча проехали мимо магазинов Окерсвика, по деревеньке Ридабю и через перекресток в Торсхове, где большой автомобильный центр, состоящий из автомастерской, салона и сервисного центра, разросся настолько, что теперь его пропахший маслом асфальт стал неотъемлемой частью пейзажа. Оттуда они выехали на трассу 25, ведущую к Лётену и Эльверуму. Вдоль нее на припорошенной снегом равнине теснились сельские домики, а на перекрестке в Онестаде начиналась непроходимая хвойная тайга, наверняка тянущаяся до самого Владивостока.
Будь погода более рождественской, практически любую деталь, которую Валманн видел в окно, можно было запросто поместить на старомодную рождественскую открытку. Однако декабрьские морозы еще не ударили, и из-за оттепели обычный в это время года зимний пейзаж представлял собой скелеты деревьев с голыми торчащими ветками, влажные дорожки перед домами и разбитые сельские тропинки, на которых виднелись следы трактора, оставшиеся с осени. Видно, здесь Рождества еще не ждали.
В «мондео» тоже было невесело.
— Вот и приехали, — проговорил Валманн, просто чтобы не молчать. Вдали, над пологим склоном виднелась труба старого «Спиртового завода Лёйтен».
— Тебе виднее, — в голосе Энга тоже не слышалось радости.
— Вон пожарная труба.
— Ясно.
— А свечная фабрика расположена в том же здании.
— Пожар на свечной фабрике в здании спиртового завода… — В тоне Энга послышались шутливые нотки.
— Это нам рождественский подарок от коллег. Прямо «киндер-сюрприз».
За последнюю неделю в участке постоянно шутили по поводу пожара на свечной фабрике.