В Риме произошел и один случай, о котором рассказала Ц. И. Кин. Их шестилетнему сыну надо было сделать противостолбнячные уколы, и мальчик испугался. Тогда Кин сказал ему, показывая глазами на врача: «Ты видишь, у него фашистский значок. Неужели ты покажешь фашисту, что боишься укола?» Мальчик понял: он вел себя стоически, и Кин, чрезвычайно довольный, немедленно пошел и купил ему в подарок ружье…
Как-то исподволь, незаметно, но устойчиво и прочно у нас образовалась хорошая традиция — выпуск мемуарных сборников о советских писателях. Трудно оценить их значение и ненавязчивую, скромную поучительность. Постепенно исчезают с их страниц однообразно-юбилейный тон и бархатное риторическое славословие, обволакивавшее живые образы тех, кому посвящены воспоминания, и делавшее их неотличимо похожими друг на друга.
Лучшие сборники этого типа существенно расширяют наше представление о живых литературных процессах недавно минувших, но отчасти уже забытых лет, заставляют пересмотреть многие случайные оценки.
Сборник «Всегда по эту сторону», на который я уже не раз ссылался, — прекрасная и очень своевременная книга. Образ Виктора Павловича Кина усилиями многих его друзей и составителя тома — С. А. Ляндреса — встает перед нами, живой и неповторимый. В сборнике участвуют двадцать два автора, и пишут они о разных периодах жизни Виктора Кина. Вот он — сын паровозного машиниста, борисоглебский гимназист, организатор первой в городе комсомольской ячейки. Вот Кин — дальневосточный подпольщик. Вот комсомольский газетчик. Вот иностранный корреспондент, представитель ТАСС в Италии и во Франции. Вот Кин — писатель и редактор. Вот он — в трудные годы, незадолго до своей смерти. Среди мемуаристов Лев Славин, Виктор Шкловский, Самуил Маршак, друзья Кина Виктор Шнейдер, Григорий Литинский и другие. И наконец, весь жизненный путь Виктора Кина обнимает лучшая в сборнике, обстоятельная, неторопливая мемуарная повесть жены и друга писателя Ц. И. Кин «Наша молодость». Она занимает пятую часть всей книги и талантливо рисует не только самого Кина, его убеждения, пристрастия, привычки и антипатии, его неосуществившиеся замыслы и планы и великолепное мужество его характера, но и дает верными и точными штрихами историческую панораму времени, в котором он жил и работал. Это вершина книги, ее центр, ее кульминация — «сюжетная» и идейная.
Мне не пришлось побывать в небольшой квартире на Плющихе, а Кин в «Незаконченном романе» писал про Плющиху и поселил в одном из ее невысоких, бледно-желтого цвета домов Безайса, вернувшегося в Москву. Но ощущение такое, словно я сам видел все это. Один из старых товарищей Кина, Николай Тихомиров, участник гражданской войны, принадлежавший почти к тому же поколению — на несколько лет старше, — писал: «Мне помнится, что в одной из комнат очень скромной квартиры Кина стоял буфет и на этом буфете искусным резцом Кина был вырезан стремительно бегущий по волнам под парусом бриг. Много прошло времени с тех пор, как я бывал в этой квартире на Плющихе и любовался искусной работой Кина. Но вот недавно, когда я стал припоминать все, что осталось от тех лет, образ несущегося по волнам брига напомнил мне самого Кина, этого сдержанного, иронического и доброжелательного человека, — всегда он был в стремлении вперед, ввысь. Все, кто близко соприкасался с ним, испытывали на себе облагораживающее влияние этого яркого интеллекта, этого ясного ума и щедрого таланта».
Я не видел вырезанного Кином брига, но видел чудом сохранившуюся (хотя некоторые мачты и пострадали) маленькую, изящную каравеллу, видел маленький шкафчик «с секретом»: надо точно знать нужное место, нажать, и тогда раскроется дверца, сделанная из корешков старых французских книг; видел полку с витыми колонками, видел выточенный из какого-то драгоценного дерева торшер; мне рассказывали о том, что у Кина были, как говорится в народе, «золотые руки» и что по-настоящему он отдыхал за токарным станком или за ювелирной резьбой по дереву. А бриги и каравеллы Кин рисовал еще в своих дальневосточных тетрадях, и я ясно представляю себе тот бриг…
Вокруг Кина всегда было много друзей. В гостеприимной квартире на Плющихе почти постоянно жил кто-нибудь из «беспризорников», так повелось еще с традиций Гоголевского бульвара. Многие другие имели кличку «завсегдатаев». О них хорошо рассказал один из близких Кину людей, журналист Григорий Литинский. Как и я сам, он принадлежит к числу первых читателей «По ту сторону» и воспоминания свои начал именно с того, как в 1928 году студенты Высших литературных курсов восхищались романом и как сам он раздобыл книгу и прочел ее залпом:
«Вот и последняя страница со строкой, звучащей, как стихи:
„Это было его последнее тщеславие“.
У каждого времени свое тщеславие. Герои Кина пришли в литературу как антиподы Растиньяка. Их тщеславие было чистое и благородное, и вся их жизнь как на ладони.
Читая и перечитывая роман, раздумывая о его авторе, я и в мыслях не имел познакомиться с ним лично, но, к моей радости, это знакомство состоялось».
Литинский впервые пришел на Плющиху в день похорон Маяковского, у которого часто бывал в Гендриковом переулке. «Долго бродил я по улицам, не зная, куда деваться от тоски и горя. (Потом мне многие говорили, что они переживали смерть поэта как свое личное горе, да оно и было личным горем, ибо поэзия — самое личное и интимное дело не только для самого поэта, но и для его читателей.) Каким-то образом я оказался на Плющихе… Кина я не застал. Он путешествовал со своим вагоном-редакцией в районах коллективизации. Мне показали телеграмму — первый его отклик на смерть поэта. Все сидели потрясенные и печальные». С тех пор, продолжает Литинский, я стал завсегдатаем на Плющихе. «Вскоре пришло письмо от Кина — гневное, злое, горькое. Он писал, что смерть Маяковского — не крушение любовной лодки, а следствие нетерпимой обстановки, которую создали литературные политиканы и которая, если не бороться, потребует новых жертв…»
Другой из «завсегдатаев» квартиры на Плющихе (одно время он находился на положении «беспризорника» и жил там), уже упоминавшийся Борис Борисов тоже вспоминает о том, как тяжело переживал Кин смерть Маяковского: «Долго, очень долго к Кину нельзя было подступиться, так он был мрачен и подавлен. Я никогда не видел Кина в таком состоянии, — он, всегда такой сдержанный, казался совершенно выбитым из колеи. Гибель Маяковского была для него, конечно, не только личным горем».
Мало кто знает о том, что Маяковский в марте 1930 года должен был ехать с руководимой Кином разъездной редакцией газеты «За большевистский сев» на коллективизацию сначала в Хоперский район, а потом на Урал. Между прочим, о работе Кина в этой газете, о его решительности и принципиальности оставил содержательные воспоминания партийный работник Николай Стальский. Все было нелегко и непросто, газете пришлось столкнуться не только с непониманием, но порою с активным противодействием со стороны некоторых догматически мыслящих местных деятелей, но, писал Стальский, «Виктор Кин всегда смотрел на свою работу в печати как на партийную обязанность. В выполнении этой обязанности он не признавал уступок, компромиссов, отступлений. Он боролся средствами печати за ленинскую линию партии, против всего того, что считал ее искажением».
Специальный вагон, в котором помещалась выездная редакция и походная типография газеты «За большевистский сев», был прицеплен к одному из выезжавших из Москвы в Нижне-Волжский край поездов 21 февраля 1930 года. Перед отъездом Кин предложил Маяковскому поехать вместе с ним в качестве члена редколлегии газеты, и Маяковский обрадовался, так как его очень интересовало, что делается в деревне. Однако он не мог поехать сразу, просил Кина немножко задержаться — а это было невозможно. Решили, что Маяковский присоединится к редакции несколько позже. В архиве библиотеки-музея Маяковского хранится письмо Виктора Кина Маяковскому.