Прочитал напечатанный в «Севере» роман Ремарка «Возлюби ближнего своего». Местами это инерционно по манере и почти «беллетристично», но все-таки сильно и трогательно. И что ни говори, а Ремарк в серии своих романов создал огромную и яркую историческую фреску — трагическая Европа от первой мировой войны до конца второй. Никто другой этого не сделал. Да, кое-где это беллетристическая скоропись, кое-где утилизация собственных творческих находок, уже теряющих свежесть первооткрытия, кое-где подражание Хемингуэю, кое-где чувствуется усталая рука писателя, — и все же огромно, впечатляюще, и просто-напросто нет ничего подобного. Все большое в литературе создается только долгим, непрерывным и последовательным усилием, а не наскоками импровизационного порядка. Ремарк, кажется, прожил жизнь (после своей первой славы) гурмана и сибарита, но на его лице есть отпечаток чего-то, роднящего его психологически с Моэмом и Вертинским,— может быть, пресыщенность лакомки. Но это не помешало его писательской одержимости так полно и крупно выявить себя…
17 июня, 21 июня 1967
Читаю «Жорж Санд» Моруа. Хорошо. Семейная и личная жизнь исследована подробно, но книга написана так, словно все читатели превосходно знают все написанное писательницей и об этом можно почти не говорить или говорить попутно. Но это не так, и, думаю, даже для французских читателей новых поколений.
…Дочитал биографию «Жорж Санд» Моруа. Это мило и неглупо, но не больше. Иногда изящно. И все же разочаровывает, и, вероятно, потому, что автор слишком отделил литературную биографию от личной жизни. Не вторая объясняет первую, как этого можно было ждать, а первая — вторую.
1 января, 9 января 1968
Моруа («Жизнь Бальзака») нравится мне все больше и больше. Книга располагает к себе, во-первых, тем, что автор любит своего героя, видит в нем лучшее и главное и умеет показать это документально и достоверно. Он не ищет дешевых контрастов и противопоставлений величия художника и ничтожества человека, чем грешит даже такой умный биограф, как С. Цвейг, не говоря уже о Р. Бенжамене. Отлично приводятся (и без перегрузки) цитаты: это книга о писателе Бальзаке, и биограф по праву щеголяет великолепным знанием его текстов.
…Дочитал ночью книгу Моруа. Как страшна смерть Бальзака. Моруа снисходителен к Ганской, думаю, что это справедливо. Все серьезно, весомо, достоверно: никакой уступки эффектам, выгодным контрастам, игре светотени. Но сама жизнь здесь удивительный романист.
5 января 1968
Вышло новое 4-томное собрание Гиляровского огромным тиражом, и все мгновенно расходится. Думал ли старый репортер, что в России будущего его станут больше любить читатели, чем Глеба Успенского, Салтыкова-Щедрина и Белинского, собрания которых не распроданы? По современной ему табели о литературных рангах он по отношению к ним был как лейтенант — к генералам армии. Это кажется парадоксальным, но в этом есть некая таинственная справедливость: его очерки полны жизни, бодры, сочно изображают быт, историчны, занимательны и лишены назойливой наставительности.
1 марта 1968
Купил только что вышедшие мемуары М. О. Кнебель. В книге многое отлично. Бросил все, и лежу на кровати, и читаю. Собственно, это всегда в жизни у меня самые счастливые минуты — когда читаю хорошую книгу в первый раз. Что может сравниться с этим? Ничто!
4 июля 1968
Подчитывая переписку Чехова (для книги), не могу сдержать нового наплыва чувств восхищения перед этим человеком: это лучший человек конца и начала века, лучший ум, лучший психолог, лучший художник. Он то для своей эпохи, что Пушкин для своей: он воплощение лучшего в ней в человеческом облике.
13 октября 1968
Перечитываю Зощенко. Если бы можно было судить о нем, отвлекшись от его литературной судьбы, то следовало бы признать, что все свое лучшее он создал еще в двадцатые годы или позднее, но в манере созданного в эти годы. «Сентиментальные повести», написанные на рубеже 30-х годов, вялы и малоинтересны. И далее — тоже. Документированные рассказы-пересказы и записи неинтересны. «Перед восходом солнца» — сильнее всего, но болезненный субъективизм тут уже совсем охватил его. С чисто литературной стороны — он жертва успеха своей «первой манеры» и неумения отойти от нее. Но, разумеется, и сделанного в двадцатых годах достаточно для почетного места в истории русской литературы, — так это оригинально, свежо, умно, ярко.
Зощенко одновременно и недооценен и преувеличен.
27 ноября 1968
Умер Эптон Синклер — 90 лет от роду. А я и не думал, что он жив. Впервые я прочитал его, вероятно, летом 1926 года, перед поступлением в 9-ю школу и до переезда на Б. Знаменский. Помню, после окончания «Джунглей», которые я читал, наверно, в Тургеневской читальне, я бродил по Александровскому саду в необычайном волнении — такое огромное впечатление произвела на меня эта книга — и чуть ли не давал какие-то клятвы жить для освобождения трудящихся. Это было наивно и восторженно, но я испытал какой-то особый подъем тогда. Потом я даже написал ему в Пасадену какой-то вздор, и он мне ответил через Госиздат. Письмо это потерялось. Прочитал я его в те годы все, что у нас было издано, но помню, что меньше других мне понравились знаменитый «Джимми Хиггинс», «Сто процентов» и «Король уголь». Зато «Испытания любви», «Сильвию» и «Замужество Сильвии», романы о Манхэттене, сборники о литературе «Искусство маммоны» и «Деньги пишут» помню хорошо и сейчас…
17 марта 1969
…Как всегда в дни внутреннего разброда и хаоса, берусь за Герцена. Читаю письма, и «С того берега», и некоторые статьи позднего периода. Удивительно: что-то туманится, собирается, скапливается в мыслях, еще без слов, а откроешь Герцена — и оказывается, что почти все нужное уже сказано, да не сказано, а отлито в такие чудесные и богатые словесные формулы, что только диву даешься. Первая мысль: стало быть, все повторяется, раз уже и Герцен об этом говорил; но в том-то и дело, что Герцен о многом говорил «на вырост», он предвидел и размышлял о будущем, он видел будущее в настоящем. И многое, чего он опасался, увы, сбылось…
И все же чтение это приносит радость. Нельзя не любоваться гордым и смелым умом, не терпящим поблажек и условностей, проницательным и всепонимающим. У Герцена необыкновенно развита историческая интуиция. Он гениально догадывается. Его оценки иногда кажутся преувеличенными по отношению к текущей данности, превосходящими повод, по которому они высказаны, но, примененные к большему отрезку истории, поражают точностью.
25 августа 1969
Прочитал премированный «гонкуровский» роман «Забыть Палермо». В нем есть очень умные и хорошо написанные страницы, но все растекается, не выстроено, и многое неинтересно. Это кажется импровизацией талантливого (впрочем, по-женски, то есть поверхностно) человека. Может быть, так задумано? Современная манера? Но если книга вяло и скучно читается и ее можно оставить почти на любой странице, то не лучше ли консервативный сюжет, от которого нельзя оторваться?
2 декабря 1969
…Прочитал роман А. Труайя «Семья Эглетьер». Во-первых, это гораздо талантливее часто переводимых у нас Ф. Эриа и Э. Базена — кажется, романистов того же поколения и типа (традиционалистов). О романе можно бы интересно написать: он весь как бы «внутри традиции», и это не мешает изображению современности, а помогает. В нем сложное сочетание, если воспользоваться терминологией биологов, «генотипа» (традиции) и «фенотипа» (элементов, лично присущих индивидуальности автора).
21 февраля 1970
…Продолжаю читать мемуары Витте. Очень интересно. Я их читал и раньше — и даже в первом издании, — но как-то полностью оценил только теперь. Они далеко не объективны, автором владеют многие страсти, но он очень умный человек и лучше других понимал историческую ситуацию. Недооценивал он революционное движение (из-за бюрократической ограниченности) и Столыпина, видимо, из элементарной ревности. Впрочем, острие столыпинского плана по крестьянскому вопросу (который В. называет «детским») стало ощутимо во всем значении только в исторической перспективе.