Преследователям оставалась почти верста до монастыря, когда ворота его, приоткрывшись, впустили Шигону и сопровождавших его всадников.
- Господь простит согрешение наше, - перекрестилась настоятельница.
И в самом деле, совершен великий грех: мужчины впущены в женский монастырь, но разве настоятельница, мудрая женщина, могла поступить иначе, поняв, что крамольники хотели отбить бывшую царицу.
Иван Шигона буквально спихнул с седла Соломонию, придержав лишь за ворот, дабы не зашиблась до смерти.
- Коварная! Ангельское послушание и ковы за спиной!
Соломония уже думала оправдываться, сказать, что и для нее нападение столь же неожиданно, но сочла унизительным объясняться с верным псом злодея-мужа.
К счастью для нее, Шигона не перехватил презрительного ее взгляда, иначе мог бы отхлестать в горячке плетью.
- Выпусти нас, - сказал он настоятельнице.
Преследователи остановились в полуверсте от монастыря, поняв бесполезность дальнейшей погони: не штурмовать же высокие каменные стены. Развернув коней, всадники поскакали к своим, чтобы врубиться в Сечу; и в это время Шигона с телохранителями, проскользнув в приотворившиеся ворота, сразу же пустил коня в намет.
С надвратной церкви было видно, что теперь все поменялись местами: преследователи удирали, дети боярские гнались за ними.
Однако Иван Шигона стегал своего коня плеткой не потому, что намеревался догнать уносившихся в лес, - он торопился к месту сечи, чтобы сразиться с нападавшими из засады. У него хотя всего дюжина, но зато самых ловких рубак. Это, по его мнению, должно было обеспечить полную победу. И еще думал о том, чтобы не посекли в пылу сечи всех нападавших до одного. «Хотя бы человек пяток сохранить. Иначе не удастся дознаться, по чьей воле засада на дороге».
Шигона опоздал. Короткий бой на лесной дороге закончился так же стремительно, как и начался. Увидев, что погнавшиеся за Соломонией возвращаются без нее, разбойная ватага, только что яростно рубившаяся с детьми боярскими, услышав команду: «В лес!», улетучилась в мгновение ока. Только вот самому главному из них не повезло: на мгновение он потерял бдительность, и ловкий удар шестопера свалил его на землю. Всадники, увидевшие это, не бросились спасать своего вожака, тут же юркнули в лес.
Дети боярские встретили Ивана Шигону радостными возгласами:
- Победа!
Все поняли, что самое главное сделано, бывшая царица Соломония осталась в их руках, и теперь можно ждать милостей от царя, а не суровой кары, которая не миновала бы никого, если бы инокиню у них отбили.
Шигона нахмурился, увидев на дороге только трупы. И нападавших, и отбивавшихся. Почти поровну. Стало быть, не простолюдины-неумехи засадили ради разбойной наживы, а ратники.
- Что, ни одного живого? - все же спросил Шигона, будто бы не веря своим глазам.
- А на кой ляд вожжаться с живыми? Секли насмерть!
- Оно, конечно, хорошо бы, да хуже худого. Пытать-то некого. Откуда узнали наш путь, кто послал засаду? Если бы мы все это на ладошке преподнесли Василию Ивановичу, государю нашему, нас с вами ждала более щедрая награда.
Пока Шигона говорил о том, как было бы, если бы… один из сотников принялся обходить посеченных, вдруг сообщил радостно:
- Воевода! Дышит ихний атаман!
Оказалось, что главарь хотя и был в беспамятстве, но выжил, дышал ровно, глубоко.
Иван Шигона поспешил к нему, опустившись на колени, приложил ухо к груди - ровно бьется сердце, почти как у здорового. Поднялся дворянин довольный и приказал:
- Этого - в возок инокини. Бережно. Отвезем в мужской монастырь под охраной сотни. Вторая сотня останется здесь. Схоронит разбойников и дождется подвод за нашими посеченными. Раненого я провожу самолично. Сдам с рук на руки настоятелю.
- Чего нагружать детей боярских? - спросил Шигону сотник, которому было приказано остаться на дороге. - Постащим побитых разбойников чуток в лес, оставим воронью да волкам на съедение.
- Не по христиански бросать, не придав земле, - засомневался Шигона, но затем махнул рукой: - Поступай, как считаешь лучшим.
Раненого без происшествий довезли до мужского монастыря, который стоял верстах в трех в стороне от женского. Настоятель, чином архиепископ, заверил, что поставит на ноги воя, но Шигона сразу же поправил его:
- Не ратник он, а разбойник. Засаду привел, чтобы отбить инокиню - бывшую царицу, постриженную по воле государя нашего Василия Ивановича. Уж ты расстарайся, святой отец. Для розыска. Иначе вполне может осерчать Василий Иванович, если не вернешь здоровье узнику.
- Свят-свят, - запричитал архиепископ, поняв, в какой ощип попал нежданно-негаданно, затем, взяв себя в руки, ответил с достоинством: - Жизнь праведника ли, грешника ли - в руках Господа Бога нашего…
- Не стели, настоятель, соломки, - остановил архиепископа Шигона, - сделай все возможное и даже невозможное для излечения. Державы ради. Да и самого себя тоже. - Замолчав многозначительно, он затем продолжил разговор в совсем ином тоне: - Не откажи еще в одной просьбе, снаряди дюжину повозок за телами павших в сече детей боярских. Схороним их, если благословение твое, владыка, получим, на монастырском кладбище.
- Святое дело, угодное Господу.
- Для охраны разбойника оставлю два десятка ратников. На обратном пути из Суздаля их заберу вместе с излечившимся.
- Да благословит тебя Господь.
- Еще один уговор. Возок я оставлю здесь, а у тебя, владыка, возьму повозку. Дай мне крестьянскую телегу, только крепкую, чтобы без поломки дотянула до Суздаля.
- Не на телеге ли собрался везти знатную инокиню?
- Да! Я ей - почести да удобства, а она в ответ - засаду.
- Не знавши, не вини. Грех великий.
- Ничего. Бог простит, если что не так. Поставлю свечу потолще. Решения своего не отменю. Узнает мою руку!
Да, Соломония сразу почувствовала твердую руку Ивана Шигоны, когда он, уладив все дела, возвратился в женский монастырь. Из просторной кельи с добрым ложем ее тут же перевели в тесную, пропахшую грязным старческим духом, в которой едва уместился узенький топчан с войлочной подстилкой, малюсенький колченогий столик и крохотная скамеечка. Ни окошечка в глухих стенах. Только тусклый свет от лампадки под иконой Божьей Матери смягчал суровую темноту.
Провожавшая Соломонию монахиня будто невзначай обмолвилась:
- Позавчера схоронили затворницу. Молилась святая денно и нощно, питаясь одними сухариками. Толькo и радость, что не воду, а сочиво[132] пила. Да и то - жиденькое.
Словно обухом по голове. Задумалась Соломония, неужто и ее могут заточить здесь до конца дней?! Вполне. Пошлет изверг Шигона свое слово злодею-мужу, и тот согласится. Она молилась до того самого момента, когда ей вместо ужина принесли кусочек черствого ржаного хлеба и кружку с жидким сочивом. Сцепила Соломония зубы, пока юная послушница не покинула келью, а как ее шаги удалились, зашлась в горестном рыдании. Не спала она почти всю ночь, выплакала все слезы, едва не сойдя с ума, а утром с восторгом услышала от послушницы, принесшей коржачку жиденькой пшеничной каши, слова:
- Поспеши, инокиня, пора отъезжать. Не припозднись. Сердит боярин, тебя сопровождающий.
- Какой он боярин! - невольно вырвалось у Соломонии, но она тут же, осадив себя, смиренно перекрестилась и покаянно попросила: - Господи, прости мою душу грешную.
Ее не ждали с почтением во дворе. За ней пришли. Выйдя во двор, она обомлела. Ноги сделались ватными, не хотят подчиняться, не идут к грубой крестьянской телеге, на дне которой тонюсенький слой подопревшей соломы, застланный полоской ветхой дерюжки.
[132] Сочиво - сок или молоко, получаемое из семян, орехов (миндальное, маковое, конопляное); пища с этим соком; постная пища, кашица.