- Подождем до девятого дня. После поминок - Дума. После нее сделаем свой выбор.
- Не соберется Дума до сорокового дня. Мне это доподлинно известно. Не опоздать бы нам. Вот в чем главное.
- Не может быть, чтобы до сороковины без Думы. Не может. Давай, брат, перегодим немного.
- Упрям ты, хотя и тюльпа-последыш.
Это уже было через верх: зачем его, князя, называть глуповатым?! Честность не есть глупость, а для него, Андрея Старицкого, честность - превыше всего.
Обида вытолкнула, словно за околицу, разумное предложение брата, не позволила даже обдумать его как следует, поэтому и ничто не изменилось в поведении князя Старицкого. Не насторожило его и то, что на поминальной службе вдовствующая царица Елена встала на то самое место, которое определено для царей всей России, по правую руку поставлен был князь Овчина-Телепнев, а не князь Юрий. Ему же и князю Андрею Старицкому и князю Михаилу Глинскому - место за спиной Елены. Оскорбительно? Да. Однако, когда после службы Юрий спросил Андрея: «Ну, что?», тот ничего не ответил. Продолжал князь считать, что после поминальной трапезы соберется непременно Дума, и все встанет на свои места.
День миновал, второй прошел - ни намека на сбор Думы. Не все же из верховников в Москве, более половины наместничают в старейших городах или воеводят на украинах, а гонцы за ними не посланы. Прав Юрий, говоривший о непонятном, что творится в Кремле.
«Поговорю с Еленой. Получив Волок Ламский, уеду туда сразу же под предлогом обустройства новой вотчины, - решил князь. - Подальше от Москвы - спокойней будет».
Не вот так, запросто, как входил он в палаты царя-брата, попал князь Андрей к вдовствующей царице. Ему назначили время приема, что весьма оскорбительно, но, увы, и это оскорбление не остановило его. Встретила Андрея Старицкого Елена не одна: несколько боярынь в палате, а главное - князь Иван Овчина рядом с ней. И первый вопрос задан был не вдовствующей царицей, а Овчиной-Телепневым:
- О Волоке Ламском забота либо интерес, когда присягать Ивану Васильевичу?
Такое оскорбление было невыносимо для князя Андрея, он нахмурился, решая, как вести себя: осадить ли резким словом наглеца либо, проглотив обиду, ответить напрямую, чего ради он здесь? Верх брало желание ответить на наглость, и он уже готов был гневно отчитать князя Овчину-Телепнева, но Елена, видимо, почувствовав приближающуюся неурядицу, предложила Андрею Старицкому:
- Садись, Андрей Иванович. Не серчай на князя Телепнева. Поведай мне, с чем пожаловал?
Час от часу не легче. «Пожаловал». Словно принимает захудалого дворянина или сына боярского. Может, за бедного родственника станет держать? Впрочем, чему удивляться? Он, князь Андрей, даже не во главе Верховной боярской думы, а так - среди всех остальных. Был брат государя, теперь дядя наследника, который сам нуждается в опеке.
- Сказывай, чего насупленный сидишь, рта не раскрывая. Выслушаем мы тебя со смирением.
«Кто это «мы»? Вот с этими боярынями слушать мое слово будут? Или с князем Овчиной-Телепневым? С ним? Да-да, с ним! Прав брат Юрий, - догадался вдруг князь Андрей, - не все у трона идет ладом». В один миг понял, что все изменилось, пошло кувырком. Хлестнула мысль: «Самому нужно было не сидеть сложа руки».
- Я пришел известить тебя, Елена, что намерен сразу же после сороковины ехать в Волок Ламский, который по духовной отдан мне в вотчинное владение, - спокойно сказал князь Старицкий, решив, что нельзя сейчас натягивать вожжи, не гоже сразу становиться на дыбы, что все нужно прежде обдумать.
- Духовная, Андрей Иванович, еще не читана в Думе, - услышал он ответ.
- Однако же многие милости покойного государя исполняются.
- Если и тебе супруг мой покойный даровал бы шубу, тебя тоже не обошли бы вниманием. Но столько земли? Озвучится духовная на Верховной боярской думе, и будет так, как она решит.
- Но духовная не подсудна Думе!
- При живом самодержце Дума по его воле поступает. Ивану Васильевичу, сыну моему, посильно ли вершить дела державные? Мне ли, не обремененной прежде заботами о благе государства, вот так, сразу, принимать столь важные решения? - вздохнула Елена грустно, явно лукавя, и с издевкой ухмыльнулась: - Ты помнишь мой приезд к тебе в Верею? Я поняла тогда твой отказ. Ты вправду не мог ничего поделать. Нынче я в таком же точно положении. Ты должен понять меня.
Вот это - оплеуха. Ужаснулся князь Андрей Старицкий не от ответа, а более от взгляда Елениного, не насмешливого уже, а леденящего душу холодной жуткостью: «Все. Права Ефросиния. Прав был покойный Дмитрий. Прав Юрий».
А в глазах Елены вновь лукавая ухмылка:
- С отъездом из Кремля повременил бы, князь. Ты мне здесь нужен. Глядишь, твой совет понадобится. Совет наторевшего в державных делах слабой женщине.
Это было слово самодержавного правителя. Но в духовной Василий Иванович на самодержавие определил не ее, а своего сына. Не может такого быть, чтобы мать намерилась избавиться от сына ради захвата власти. Да и женщина на троне - не смеху ли подобно? - мелькали мысли у князя Андрея.
Не вспомнил он в тот момент, как ловко правила Россией княгиня Ольга при малолетнем сыне Святославе, воспитав его сильным и смелым, с державной гордостью.
Одного понимания опасности мало, чтобы ее избежать, нужно действовать, бороться с этой опасностью, а князь Старицкий, осуждая Елену и понимая ее устремления, задумал все же дождаться собрания Думы и только после этого принять для себя окончательное решение. Успокоил он себя услужливой мыслью: «Может, все обойдется». Эта мысль сопровождала князя до самой поминальной службы, прошедшей на сороковой день в Успенском соборе. Там и открылись у него глаза, хоть и не в полной мере. Как и на поминальной службе в девятый день, Елена встала на то самое место, которое в этом храме определено было для царей всей России. У правой ее руки - князь Иван Овчина-Телепнев, по левую - несколько боярынь. Дяде ее, князю Михаилу Глинскому, главе Верховной думы, вместе с князьями Юрием и Андреем, определено место за спиной вдовствующей царицы.
Юрий Иванович, не выдержав такого унижения, шепнул Андрею на ухо:
- Дожили!
Князь Андрей Старицкий и без этого обидного шепотка понял, куда нацелилась Елена. Успокаивающая все последнее время мысль о возможной его ошибке в оценке происходящего развеялась словно туман от дуновения ледяного ветерка. Однако надежда родилась в его душе: «Неужели верховники потерпят иноверку на троне?»
Теперь князь стал уповать на возможный протест бояр на собрании Верховной думы и даже задумал поговорить с несколькими князьями вполне откровенно, особенно с братом Юрием и Михаилом Глинским. Увы, поздно пришло разумное решение. Слишком поздно. Князю Андрею удалось по пути из Успенского собора до трапезной перекинуться с братом Юрием всего несколькими фразами.
- Елена явно рвется к трону.
- А что я тебе говорил.
- Воспротивиться, объединив всех верховников.
- Хорошо бы. Только, думаю, проспали мы, братишка, все на свете.
Не упрекнул напрямую Андрея, пожалел.
Больше ни с кем из бояр верховников поговорить Андрею Старицкому не удалось. Елена перестала таиться, дала твердо понять всем, что она - царица. В трапезной села Елена на царское место, посадив справа от себя князя Овчину-Телепнева, слева же за царским столом - никого. И дядя ее, Михаил Глинский, князья Юрий и Андрей - за общим столом. Правда, с правой стороны и ближе всех к столу цареву. Возмутиться бы, покинуть трапезную, но разве можно взбунтоваться на поминках брата Василия Ивановича. Перетерпели оскорбление.
«Ничего, - рассудил князь Андрей, успокаивая себя. - Поговорю перед Думой с боярами, небось без поддержки не останусь».
Длившаяся недолго поминальная трапеза закончилась, и Елена повелела всем боярам Верховной думы пройти в Золотой тронный зал.
Всего-то ничего в Москве верховников, добрая их половина отсутствует, правит службу государеву, с избытком будет для собрания даже малый тронный зал, а тут - Золотой. Никто, однако, не открыл рта для вразумляющего слова, все дружно направились туда, куда позвала их Елена.