И другой пригвожденный говорил с верой:
«В день твоей славы нас не забудь,
Не отмеривай тою же мерой,
Ты, не познавшая молока грудь!»
И когда я дождался лунного диска,
Сквозь поредевший расплесканный мрак
На два мертвых тела, обвисших низко,
С высоты глядел остеклевший зрак.
ПОВОДЫРЬ ВСЕХ СКОРБЯЩИХ
Пречистая Матерь выходит встречать Сына;
Синие тропы расцветают золотым песком;
Тихоокий серафим из небесного кувшина
Заливает вечерние зори звездным молоком.
Над самой головою в измарагдовой чашке
Заулыбались, затрепетали голубые васильки,
Облака приоделись в чистые рубашки,
Набросали на пригорок розовые венки.
Я пойду к пресвятой Деве по звездному раздорожью,
Туда, где проглянул серебряный двурог,
Вызову тихонько светлую Матерь Божью
Из райского терема к себе, за порог.
Выйдет ко мне радостная и загадает вначале:
«Что ты здесь печалишься, грешная душа?
Выпей из моей чаши Утоления Печали», —
А я стану на колени и не приму ковша.
Посмотрит Владычица на меня с укором,
Засмутнеют жемчуги на вышивках ее риз;
Заплачу тихонько перед благостным взором,
Заплачу и укажу ей на землю, вниз.
Упрошу ее выглянуть за облачные подушки,
Покажу каменистый, поросший тернием край, —
А там, по бездорожью, бродит, шарит старушка,
Ищет ощупью двери в заповедный рай.
Для слепой не засветит Господнее солнце,
Не порадует старую Христова заря,
Так всё и ходит от оконца к оконцу
Одна, без провожатого, без поводыря.
«Пресвятая Богородица, — проговорю я с плачем: —
Ты дозволь мне запреты Господние сломать,
Ты дозволь мне сбегать за кем-нибудь зрячим,
Чтоб проводил на небо мою убогую мать».
Затоскует тут Печальница и побежит шибко,
Повстречает, проводит странницу Москву…
А в небесных лугах заиграет лунная скрипка,
И серафим тихоокий преклонит главу.
* * *
Скучно смотреть, как дождь
Моет заржавленные крыши;
Хмурится в клетке дрозд,
За печкой скребутся мыши…
Забралась с куклой в угол;
Заплетает ей косичку,
Рассказывает про огородных пугал,
Про волка и про лисичку.
Заснула. У куклы глаза открыты, —
Не кукла, а такой ребенок…
Осенний дождик сеет, как сквозь сито,
Под желтым листом мокнет опенок.
Спит маленькая Божья Матерь
С розовой девочкой — Иисусом…
Вылез таракан на скатерть,
Подумал — и перекрестился усом.
* * *
Быть может, есть заветные границы,
Где скорби тень — чем гуще, тем светлей,
Где плевелы становятся пшеницей,
Где вал морской не топит кораблей.
Быть может, есть бездонные глубины,
Где радостью страданье расцветет,
Где всё, что здесь, — лишь крылья голубины
Для тех, кто в ночь зовущую идет.
III
* * *
В поле водном месячный серп
Жнет и топит созвездий злаки;
В этот час печалится зверь
В недобитой душе собаки.
Мне не жаль крылатых потерь,
Я крылом не взмахну отныне —
Не орел, а раненый вепрь,
Я хочу умереть в долине.
ПУТИ ВОЛЧЬИ
Раздирает шаги гололедица;
Словно вымерла пушная тварь…
Помоги мне, святая Медведица,
Одолеть крутозубый январь.
Семь ночей моя серая молится
Богородице звездных полей, —
Допусти нас небесной околицей
К берегам, где шумит Водолей.
Волчьим ранам, скитаньям и голоду
На земле не наступит конца;
Пожалеешь ли алчущим смолоду
Златорунного мяса Тельца?
По степному уделу — обычаю,
Чтя великий закон вожака,
Мы попотчуем свежей добычею
И тебя, и святого щенка.
А натешившись вволю вечерею,
Соберем окровавленный мех
И распустим в метелицу серую
Для волчих, для волчат и для всех.
Чтобы видели все бездорожные
В дымном трепете утренних зорь,
Как идет на пути зарубежные
Искалеченный вьюгами вор.