Ее глаза сияют.
– Он все еще жалуется на судороги в шее?
Наконец-то она заговорила. Интересно, с какой частотой это будет происходить.
Судороги в шее? Я этого не заметил… О чем это она говорит?
– Судороги?
Но она не отвечает. Она вглядывается вдаль.
– Он все еще не привык к разнице во времени. Ночью он бодрствует, а весь день спит.
Она испытующе смотрит на меня.
– Ему не следует доставлять вам неудобства… там дети…
– Никаких неудобств. С чего бы? Гадди так счастлив его увидеть.
Имя Гадди успокаивает ее. Она закрывает глаза. Собака выбирается из кустов и виляет хвостом. Цепь она тянет за собой. Она обнюхивает землю, потом обнюхивает меня, обнюхивает пакеты, облизывает их, скулит, вертится и, наконец, пролезает между ножками стула.
– Яэль, должно быть, ужасно устает…
– Да нет… разве что немного… все хорошо, так что…
– Давайте ей отдохнуть. Не давите на нее.
– В каком смысле?
Но она не ответила. Что она в действительности думала обо мне? Сначала, когда с ней все было в порядке, я ощущал с ее стороны едва ли не презрительную надменность, а теперь, в последние годы, – мягкую любовь умалишенной. Аси и даже Цви… она исчезла из их жизни, и только Яэль заботилась о ней, а я заботился о Яэли.
Тишина. Кристально чистый весенний воздух. Струйка воды, вытекающая из шланга.
– Здесь так замечательно. Этот ветерок, это море… все, действительно все. А вчера у вас шел дождь?
Она сидит, склонив голову на сторону, положив руки на колени своей чистой рабочей одежды из хлопка, следы золотых прядей в ее волосах, она сидит очень прямо.
– Каждый раз, когда я думаю о вас, я говорю себе самому, как повезло всем нам, что мы нашли такое тихое место. Если когда-нибудь будет нужно… если случится… это как раз такое место, в котором я хотел бы оказаться… я имею в виду…
Опять этот мой длинный язык. Из-за этих последних совершенно ненужных слов мне тут же приходится изворачиваться, давая задний ход. Она внимательно слушает меня, и ее пальцы теребят подол платья, нервно накручивая на палец отпоровшуюся тесьму. Вдали, посередине дорожки, стоит великан с метлой, приговоренный пожизненно занимать этот пост. Его пустое лицо обращено в нашу сторону. Здесь, по крайней мере, никто не перебивает меня, когда я говорю.
Я вручаю ей документы.
– Это… здесь… соглашение. – Внезапно я понимаю, что волнуюсь. – Я составил все это. Соглашение о разводе.
Она внимательно слушает меня, но не делает никаких попыток посмотреть, что я принес. Я заботливо кладу папку ей на колени. Собака начинает скулить, она выбирается из-под скамейки и трется об меня, оставляя клочья рыжей шерсти, из собачьей пасти на меня летит поток слюны, затем пес кладет голову на колени хозяйки, и теперь слюна льется прямо на документы.
Она глядит на меня.
– Пес тоже хочет прочитать их.
Я улыбаюсь не без горечи. Это она так шутит или снова спятила? Скорее всего, и то и это. Сумасшедший имеет право на любые шутки, будь я на ее месте, скорее всего, я шутил бы точно так же, ведь так соблазнительно обладать законным правом говорить что угодно, не неся никакой ответственности за свои слова.
Она раскрывает пакет с клубникой, вытаскивает из него большую спелую ягоду и дает ее псу, который мгновенно проглатывает ее.
– Ты столько здесь написал… я что, должна прочитать все это?
– Боюсь, что все… прежде чем подписать. Таков у нас порядок.
– У нас?
– Я имел в виду адвокатов.
Она держит документ близко у глаз, пытаясь понять, что в нем, но быстро устает и протягивает руку ко мне.
– Может, ты сам прочитаешь его мне? Я не могу ничего разобрать. Я разбила свои очки… я говорила Яэли… Я не смогла прочесть даже книгу, которую она мне принесла…
Я взял документ, аккуратно вытер все следы собачьей слюны и начал медленно читать. Пес, проглотив последнюю ягоду, начал жевать бумажный пакет. Киссинджер сидит в дворцовом саду на берегу Нила, объясняя свой план соглашения о размежевании, в то время как фоторепортеры, сидя в зарослях, нацеливают на участников переговоров свои длиннофокусные объективы. Время от времени я прерываю чтение, чтобы внести необходимые пояснения, объяснить некоторые термины, формулировки и то, как я обошел некоторые сомнительные места и преодолел возможные препятствия. Осталось выяснить, что из этого всего она поняла. За все это время она не произнесла ни слова, крепко сжимая ошейник на собачьей шее. Так или иначе, я закончил.
– А что малышка? – спросила она. – Она больше не будит вас по ночам?
– Малышка? Время от времени.
– Не могу вспомнить ее имя.
– Ракефет.
– Правильно, Ракефет. Запиши мне его, пожалуйста, на чем-нибудь.