– Показать?
Свечников начал расстегивать ворот гимнастерки.
– Не надо, – остановил его Карлуша. – В бане будете хвастать.
– А ты вообще кто такой?
– Попрошу ему не тыкать. Это Карл Нейман, наш сотрудник из Питера, – объяснил Караваев. – Итак, в каких отношениях состояли с гражданкой Казарозой, она же Шеншева, Зинаидой Георгиевной?
– Ни в каких не состоял.
– А зачем приходили к ней в театр?
– Просил выступить на концерте у нас в клубе.
– Почему именно ее?
– Слышал, как она поет.
– Где?
– В Петрограде.
– Когда?
– В позапрошлом году.
– Точнее.
– Ноябрь месяц.
Караваев извлек из папки листок с карандашной надписью по-английски.
– Узнаёте?
– Как это к вам попало? – удивился Свечников.
– Неважно. Вы писали?
– Я.
– Знаете английский язык?
– Нет. Просто переписал буква в букву.
– Чекбанк Фридмана и Эртла, девятнадцать, Риджент-парк, Лондон, – вслух прочел Караваев. – Какие у вас дела с лондонскими банкирами?
– При чем здесь Казароза?
– Отвечайте. Соображаете ведь, где находитесь.
– Это эсперантистский банк, там хранятся вклады русских клубов и частные пожертвования. Первые поступления относятся к девятьсот десятому году. Мы требуем возвратить эти деньги, а правление банка отказывает под предлогом, будто в Советской России нет независимого эспер-движения.
– Сумма вклада?
– Около сорока тысяч рублей золотом.
– Откуда вам это известно?
– Из бюллетеня Всемирного Конгресса, нам его пересылают из Москвы. Мы хотим направить в президиум Конгресса открытое письмо.
– А зачем адрес банка?
– Туда – копию на английском.
Сделать перевод поручили Варанкину. Он преподавал английский, ему Свечников и отдал эту записку с адресом. Непонятно было, как она оказалась в ЧК.
– Фамилия Алферьев о чем-то вам говорит? – вмешался Нейман.
– Нет.
– Он же Токмаков, Струков, Инин.
– Не знаю.
– Левый эсер, боевик. Участник убийства Эйхгорна в Киеве.
Фельдмаршала Эйхгорна, командующего немецкими войсками на Украине, эсеры взорвали еще до Версальского перемирия. Бомба была заложена в термос. Планировались также покушения на Ллойд-Джорджа, президента Клемансо, кайзера Вильгельма и Гинденбурга – в расчете, что это вызовет всеевропейское восстание измученных бессмысленной бойней народных масс, но до Парижа, Берлина и Лондона дотянуться не удалось, в итоге ограничились графом Мирбахом в Москве и Эйхгорном в Киеве.
– По нашим сведениям, – продолжал Нейман, – Алферьев недавно прибыл на Урал для организации подпольных боевых дружин. Раньше он увлекался эсперанто и этой зимой вел переговоры с тем же лондонским банком, хотел получить средства якобы для русского эспер-движения, но на самом деле – для нужд партии. А теперь посчитаем. Ваше эсеровское прошлое – раз, эсперанто – два, банк Фридмана и Эртла – три, Урал – четыре. Налицо четыре пункта, по которым вы можете быть связаны. Не многовато ли совпадений?
– С эсерами я разошелся полтора года назад, – сказал Свечников, – с тех пор никаких контактов с ними не имею.
– Почему тогда не хотите честно рассказать о ваших отношениях с Казарозой?
– Да не было никаких отношений!
– И Алферьева вы ни разу в жизни не видели?
– Не видел.
– И не слышали о нем?
– Нет.
– И не знали, что Казароза – его гражданская жена?
Боль была неожиданно острой. Свечников никогда не думал, что с такой силой можно ревновать мертвых.
Вот от кого она слышала эти стихи: Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно. Этот человек дал ей новое имя, как победитель переименовывает завоеванный город.
– Что молчите? – проницательно сощурился Караваев.
– Давайте, ребята, отложим до завтра, – попросил Свечников. – Не могу я сейчас.
– Понимаю, – удовлетворенно кивнул Нейман. – Значит, какие-то отношения у вас все-таки были.
По дороге в камеру Казароза, Зиночка Шеншева, пела ему песню своей любви с заезженной до хрипа пластинки:
Караульный солдатик долго возился с амбарным замком на двери, наконец дужка выпала сама. Шибануло кислой вонью. В красном углу слабо горела семилинейка, на полу вповалку спали люди.
– Все гусары спят, лишь один не спит, – сказал лежавший с краю арестант и подвинулся. – Милости прошу.
Он оказался чертежником с пушечного завода, его преступление состояло в том, что углем вывел на стене ствольного цеха популярный в Сибири и на Урале лозунг: «Долой Ленина с кониной, да здравствует Колчак со свининой!».