ВСТУПЛЕНИЕ
Милых моих имена, погребенных по должному чину,
Я уж оплакал в слезах — ныне оплачу в стихах.
Словно нагие они, пока не украшены словом,
А погребальная речь — лишь погребению честь.
5 Нения![43] в день похорон ты берешь на себя все заботы,
Не позабудь же теперь долг перед теми, кто мертв,
Долг ежегодный, теням воздаваемый волею Нумы —
Тем, кто по крови родной, тем, кто недавно почил,
Все, что лежат под землей, и все, что землей не укрыты,
10 Рады, когда над землей их прозвучат имена:
Рад погребенный, когда его душу окликнут над прахом, —
В этом порукою нам буквы могильных камней;
А обездоленный, тот, чей прах не покоится в урне,
Трижды тебя услыхав, сможет спокойно уснуть.
15 Добрый читатель, со мною моих поминающий ближних,
Эти читая стихи, — пусть тебе боги пошлют
Ненарушимо пройти до конца весь путь твоей жизни
И ни над кем не рыдать раньше урочной поры.
1. ЮЛИЙ АВСОНИЙ, МОЙ ОТЕЦ
Первым в этом ряду тебя, отец мой Авсоний,
Повелевает назвать строй и сыновний мой долг.
Боги пеклись о тебе: олимпийское четырехлетье
Ты отмечал на веку дважды одиннадцать раз.[44]
5 Все, что отец мой желал, по его сбывалось желанью,
Все, чего он хотел, делалось так, как хотел:
Не оттого, что судьба сверх меры была благосклонна,
А оттого, что умел скромен в желаниях быть.
Был он семи мудрецам подобен не только годами:
10 Он по учению их всю образовывал жизнь,
К честному делу стремился душой, а не к красному слову,
Хоть и в речах он умел высказать знанье и дар.
Было ему дано исцелять людские недуги,
Жизнь больным продлевать, смертный оттягивать срок, —
15 Вот почему и по смерти своей в таком он почете,
Что над могилой его нынешний век начертал:
«Как никого не имел пред собою Авсоний примером,
Так никого не нашлось, кто бы ему подражал».
2. ЭМИЛИЯ ЭОНИЯ, МОЯ МАТЬ
Следуй ты, моя мать, в которой смешались две крови:
Эдуем был твой отец и тарбеллиянкой мать.
Все совместились в тебе добродетели честной супруги —
И незапятнанный стыд, и трудолюбие рук,
5 И воспитанье детей, и верность законному браку;[45]
Твердость твоя легка, строгость была весела.
Ныне на веки веков в объятиях мужниной тени
Смертное ложе лелей так же, как ложе любви.
3. ЭМИЛИЙ МАГН АРБОРИЙ, БРАТ МОЕЙ МАТЕРИ
Первыми мать и отец по сыновнему названы долгу;
Но неужели тебя третьим, Арборий, почту?
Нет! если было грешно назвать до отца тебя первым,
То и грешно не назвать первым хоть после отца.
5 Быть по сему: я поставлю тебя на ближайшее место,
После отца моего лучший из ближних моих!
Ты моей матери брат, ты отцу задушевный товарищ,
А для меня ты один — то же, что мать и отец,
Ибо меня ты учил от младенческих лет и до взрослых
10 Знанью, в котором для нас польза, отрада, краса.
Первым тебя назвала в Палладином деле Толоза,
Первым признан ты был в целом Нарбонском краю;
Здесь ты украсил суды красноречьем латинского слога
И за Гарумной-рекой и за Пиренским хребтом;[46]
15 Слава отсюда твоя разлетелась по целой Европе,
Константинополь процвел, вверив словесность тебе.
Крепкий памятью, быстрый умом, говорливый, ученый,
Ты для красивых речей тысячи способов знал.
А обо мне ты сказал, узнав мою ревность к ученью:
20 «Кроме тебя, ничего в жизни не надобно мне».
Ты мне предрек, что я гордостью буду твоею и предков, —
Эти твои слова стали моею судьбой.
Ныне, Арборий, обитель твоя — в Элисейских пределах;[47]
Пусть долетит туда песнь, как возлиянье мое.
вернуться
44
…
вернуться
46