Поздняя латинская поэзия

  А каким показал себя ты после,
Когда юные годы миновали,
430 И тебя ко дворцу призвал мой свекор,[1035]
Чтобы ты во дворце распоряжался,
Мы расскажем об этом в книгах позже,
Если будем богаче впредь досугом;
А теперь о твоем гостеприимстве
435 Пусть послушная Муза скажет кратко.
  Дом отрадный, чистейшие пенаты,
Где, вовек несовместные, на редкость
Уживаются вместе стыд и вольность!
О, пиры, разговоры, книжки, шутки,
440 Смех, степенность, веселье, остроумье
И собравшихся пестрое единство,
Надо ль в храм нам идти молиться богу,
445 Иль на Ливиев дом взглянуть преславный,
443 Иль в чертогах епископа собраться,
Иль направиться к Марцию Мирону
Иль ко Льву, что в искусстве слова блещет
(Если б дважды шести таблиц законы
Он давал, то средь славных децемвиров
Аппий Клавдий скромней бы занял место;
450 Если б он под бряцанье струн размеры
Приспосабливал к ритмам строк коротких,
Флакка едкого смолкнуть бы заставил,
Сколько б тот после всех сатир и лиры
Взмыть за лебедем Пиндара ни тщился),[1036]
455 Иль твоя в плен брала нас благосклонность,
Магн, достоинства все в себе собравший:
Ум, богатство, и красоту, и знатность
(Чьи когда б исчислять я стал деянья,
Утомила б хвала сто уст железных:
460 Даровитый, упорный и усердный,
Прозорливый судья и лучший родич,
Кто, внимательный к месту, часу, лицам,
Ни себе, ни другим не портит праздник);
Или твой собирал нас вместе атрий,
465 Марцеллин мой, в законах искушенный
(Кто не знает тебя, средь тех прослыл бы
Ты суровым за строгость и правдивость,
Но кто мог испытать тебя на деле,
Знает, как о тебе судить бы надо:
470 Ибо правду сказать ты не боишься,
Хоть грозили б тебе Карбон и Сулла,[1037]
Все жестокие Марии, все Цинны
И клинки триумвиров озверелых
Были б к сердцу приставлены и к горлу);
475 Иль в пенатах Лимпидия мы были,
Благодетеля щедрого сограждан,
Мужа, верного всем законам братства;
Или в путах любезности держал нас
Благородный Марин, кого навеки
480 Должен я предпочесть за то, что дружбе
Прилежал он всем сердцем непреложно;
Иль видались с собратьями другими,
Нам обоим любезными, средь коих
Праздность лучшим мне кажется занятьем;
485 Все назвать имена их в этой песне
Жаждет страсть, но размер стиха мешает.
  После звал нас к себе ты, когда утро
Миновало и солнце, раскаляясь,
Вновь дарило нам час благоприятный,
490 То давал ты нам обручи и палки,
То, вручая в трескучих кубках кости,
Нас сражаться бросками заставлял ты,
Наслаждаясь веселой распрей, словно
Навплиад, той игры изобретатель.[1038]
495 Не в Нероновы шли потом мы бани,
И не в те, что Агриппа дал и тот, кто
Похоронен в Салонах Далматинских:[1039]
Нет, мы в частные термы шли, где каждый
Может мыться, стыдливость не нарушив.
500 А потом нас твои держали чаши
И застолье средь Муз твоих прекрасных,
Ибо лучших картин и лучших статуй
В бронзе, в мраморе или в ярких красках
Ни Пракситель не создал бы, ни Ментор,
505 Ни Скопас, ни искусство Поликлета,
Ни резец даже Фидия всевластный.[1040]

   Но пятьсот уж одиннадцатисложных
Строк прощения просят за болтливость.
Полно! Слишком длинна такая песня,
510 Даже если и нравится; едва ли
До конца ты прочтешь поэму друга,
Что ленивее всякого сонливца.