Он посылает дары — и стали родители мягче,
И снисхожденью ко мне их научила корысть.
Жажда богатств слепа и сильней, чем семейные узы:
Стал родителям мил собственной дочери грех.
75 Нам дозволяют они наслаждаться лукавым пороком
И проводить вдвоем в радости целые дни.
Что ж? дозволенный грех опостылел, сердца охладели,
Стала спокойна душа, лень одолела недуг.
Видит подруга, что нет во мне желанного пыла,
80 И возмущенно идет, неповрежденная, прочь.
Сонм ненужных забот покидает воскресшую душу,
Видит здоровый ум, как он напрасно страдал.
«Слава тебе, чистота! — вскричал я, — не знала обиды
Ты от стыда моего, — и не узнай никогда!»
85 Весть об этом дошла до Боэтия, твердого мужа;
Видит он, выплыл я цел из захлестнувшей беды,
И восклицает: «Смелей! торжествуй, победитель, победу:
Ты одолел свою страсть, и поделом тебе честь.
Пусть же склонит свой лук Купидон, отступит Венера,
90 Пусть Минерва сама силу признает твою!»
Вот как воля грешить охоту грешить отбивает:
Нет желанья в душе, нет и желанья желать.
Мрачно мы разошлись, друг другу немилые оба.
Что означал разрыв? Наш целомудренный нрав.
ЭЛЕГИЯ 5
Послан когда-то я был государем в восточную землю —
Мир и союз заключить, трижды желанный для всех.
Но между тем, как слагал я для царств условия мира,
Вспыхнула злая война в недрах души у меня.
5 Ибо поймала меня, потомка этрусского рода,
В сети девица одна греческим нравом своим.
Ловко делая вид, что она влюблена в меня страстно,
Этим пленила она: страстно влюбился я сам.
Часто ко мне под окно она по ночам приходила —
10 Сладко, невнятно звучал греческих песен напев.
Слезы лились, бледнело лицо, со стоном, со вздохом, —
Даже представить нельзя, как изнывала она.
Жалко мне стало смотреть на муки несчастной влюбленной,
И оттого-то теперь жалок, несчастен я сам.
15 Эта девица была красива лицом и пристойна,
Ярко горели глаза, был изощрен ее ум;
Пальцы — и те у нее говорили, и лира звенела,
Вторя искусной руке, и сочинялись стихи.
Я перед нею немел и, казалось, лишался рассудка,
20 Словно напевом Сирен завороженный Улисс,
И, как Улисс, ослеплен, я несся на скалы и мели,
Ибо не мог одолеть мощи любовных искусств.
Как рассказать мне о том, как умело она танцевала
И вызывала хвалу каждым движением ног?
25 Стройно вились надо лбом завитками несчетными кудри
И ниспадали волной, белую шею прикрыв.
Воспламеняли мой взгляд упруго стоящие груди —
Каждую можно прикрыть было ладонью одной,
Дух трепетал при виде одном ее крепкого стана,
30 Или изгиба боков, или крутого бедра.
Ах, как хотелось мне сжать в объятиях нежное тело,
Стиснуть его и сдавить так, чтобы хруст по костям!
«Нет! — кричала она, — ты руками мне делаешь больно,
Слишком ты тяжко налег: так я тебя не сдержу!»
35 Тут-то я и застыл, и жар мои кости покинул,
И от большого стыда жилы ослабли мои.
Так молоко, обращаясь в творог, истекает отстоем,
Так на текучем меду пена всплывает, легка.
Вот как пал я во прах — незнакомый с уловками греков,
40 Вот как пал я, старик, в тускской своей простоте.
Хитростью Троя взята, хоть и был ей защитою Гектор, —
Ну, а меня, старика, хитростью как не свалить?
Службу, что вверена мне, я оставил в своем небреженье,
Службе предавшись твоей, о жесточайший Амур!
45 Но не укор для меня, что такою я раною ранен —
Сам Юпитер и тот в этом огне пламенел.