Как-то ему показалось, что это ореховое дерево — маленькая копия родного села. Ствол — это вход в село от моста, — прикидывал он. Потом от него разветвляются пересекающиеся улицы, а на конце ветвей орехи — это люди. По одному, по два, по три прилипнув друг к другу — семьи…
Ореховое дерево было на месте и тихо шелестело листьями, просыпаясь в прохладное сентябрьское утро. Этот шелест подействовал на Никулае успокаивающе. Вдруг он вздрогнул. Чего-то в саду не хватало. Он понял — кто-то выкорчевал росшие рядом семь старых акаций. Плохой признак — весь день пройдет плохо. Миту тоже вышел из дома.
— Братец, вижу, тебе понадобились акации, что росли в глубине сада, — проговорил он, протягивая Миту сигарету.
— Заметил! Я срубил их этой зимой, — смущенно пробормотал Миту. — Я и тебе оставил на балки. Твою долю…
— Да, но я не хотел их рубить. Мои надо было оставить, — с укором проговорил сержант.
— Я тебе отдам чего-нибудь взамен. И потом, когда будешь обзаводиться домом, Матей Кырну даст тебе и угол с акациями. Кстати, у него очень хорошие акации растут…
— Только он отдаст их Анне, ведь она старше… Тебе нужно что-нибудь привезти с ярмарки? — сменил тему разговора Никулае.
— Да не знаю. Спрошу жену. Она у меня ведет счет. Может, и надо чего-нибудь взять…
Они курили молча. Миту смотрел в сторону шоссе, Никулае — в сторону сада, на верхушку орехового дерева, которая слегка раскачивалась под утренним ветерком. Издалека донесся чистый перезвон колокольчиков. Селяне готовили лошадей и кэруцы для поездки на ярмарку.
— Наверное, это Митреску, — проговорил Никулае, прислушавшись. — По звуку колокольчиков…
— Нет, нет, у них больше нет лошадей. Отдали по реквизиции. Думаю, они дали свои колокольчики Бербечам. Они едут вместе, — пояснил Миту, избегая встречаться взглядом с Никулае.
Как только съедешь с шоссе на старую дорогу, которая ведет на поле, где гудит ярмарка, сразу оказываешься в неописуемой суматохе. Десятки и десятки кэруц обгоняют друг друга, из-под их колес летят комья грязи, то тут, то там бесполезно сигналят легковые машины, вызывая ругань ездоков, потому что от этих сигналов лошади шарахаются в стороны.
Сотни, тысячи пестро одетых людей разных возрастов — почти вся округа собиралась на ярмарку. Что-то продать, что-то купить, развлечься.
Битком набитое людьми, лошадьми и повозками поле, горы дынь и арбузов, глиняных горшков, множество лотков и палаток, И над всем этим рев мегафонов и фанфар бродячих цирков и каруселей, крики продавцов разной мелочи: «Пейте молодое вино!», «Покупайте счастливые билеты!», «Новый лук, четыре лея связка!», «Покупайте ванильное мороженое с ромом!», «Спешите посмотреть на женщину-змею!».
Складывалось впечатление, что ты вступаешь в мир, где рождается новая жизнь, в картонный город, где можно быстро заблудиться. Шустрые ребятишки, избавившись от строгого взгляда родителей, принюхивались к жарившимся на решетках метитеям или пастраме на вертеле, рассматривали ларьки со всякой всячиной, учились торговаться из-за стакана сока или груши, молодые пары фотографировались, чтобы получить моментальную фотографию на фоне щитов, изображающих покосившиеся нереальные замки, окруженные экзотической растительностью, с фонтанами, мраморными лестницами, где на ступеньках играли музыканты на причудливых инструментах. Хозяева покупали связки лука и чеснока, глиняные миски и горшки, гвозди, платки и разное полотно. Вроде и не было войны, и люди жадно окунались в суматоху, шум, теряли друг друга, потом неожиданно встречались перед прилавками, счастливо улыбаясь, будто не виделись много лет.
На пятачке, огражденном длинной веревкой — она была привязана к вбитым в землю железным колышкам, образующим квадрат, — суетился растрепанный толстяк в засаленной одежде и выкрикивал охрипшим голосом:
— Кто еще хочет испытать счастье? Кто еще хочет выиграть? Кто хочет получить шампанское? Давайте, люди, один билет — один лей!..
Позади, на ящике, он сложил в виде пирамиды десять пустых консервных банок, а в руках держал комок пакли, завернутый в шелковый чулок. Клиенты платили один лей и бросали мячом, то есть этим легким комком, в пирамиду, пытаясь ее повалить. Кто сбивал одну банку, получал поздравление. За две банки — ваньку-встаньку — не разбивается, и не ломается, и на ноги поднимается, за три — зеркальце, за четыре… Тот, кто сумеет сбить всю пирамиду, получал шампанское — пузатую бутылку с сомнительной, истершейся от столь долгого ожидания этикеткой.