Рада мигом вернулась с бутылкой цуйки и двумя рюмками. Поставила их на перила крыльца и снова скрылась внутри дома. Она была возбуждена, преисполнена важности. Григоре налил и протянул рюмку Матею, приглашая:
— Выпей, Матей, на трезвую голову такие дела не решишь. В добрый час!.. Да одумайся же ты, ведь дело идет к свадьбе, а не к похоронам. Ты небось приустал с дороги-то…
Матей взял рюмку, переложил кнут в левую руку, выпил одним духом. Откашлялся, вытер рот обратной стороной ладони. Он вроде немного успокоился.
— Скажи им — пусть выйдут!
На пороге в некотором замешательстве появились Никулае и Думитру. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать рассерженному Матею. Поздоровались. Позади них всхлипывали две сестры — они хорошо знали нрав отца и боялись показаться ему на глаза.
— Идите в кэруцу, ничего я вам не сделаю, — процедил Матей сквозь зубы. — Дома поговорим… Мать ночью чуть богу душу не отдала от горя…
Девушки расплакались по-настоящему, медленно сошли по ступенькам крыльца и, держась за руки, пошли вдоль стены, оглядываясь через плечо на отца. Вернее, оглядывалась лишь Паулина, и скорее с вызовом, чем со страхом, в то время как Анна не поднимала глаз от земли, крепко ухватившись за младшую сестру.
— Быстро, дуры, в кэруцу! Пречистая мать богородица! Опозорили меня на все село! — зло выкрикнул Матей, хлестнув их кнутом по спинам.
Сестры вскрикнули, согнулись под ударом, плеть кнута охватила их обеих и обожгла кожу через тонкие ситцевые платья. Они громко, с всхлипываниями, зарыдали и метнулись к воротам.
— Оставь их в покое, Матей! Не греши, не гневи бога! Раз они решили пожениться, пусть так и будет! Дай им бог счастья!..
Матей уже не бежал за дочерьми, а, нахмурившись, повернулся к двум молодым людям, которые все еще стояли на крыльце, ошеломленные этой сценой родительской власти. Был ли действительно Матей так разгневан или же он злился лишь потому, что был не подготовлен к такому повороту событий?
Он снова взял рюмку из рук Григоре, одним махом выпил, не спуская, однако, глаз со своих будущих зятьев. Был ли он убит горем или вел себя так, как полагалось вести себя в таких случаях отцу?
— В субботу вечером приходите со своими к нам, будем договариваться, слышали? А сейчас я и вас готов огреть кнутом, — добавил он с досадой.
Не попрощавшись, он повернулся и широким шагом пошел к воротам, к кэруце, в которой Паулина и Анна сидели в обнимку, всхлипывая. Матей поднялся в кэруцу, не взглянув в их сторону, хлестнул лошадь кнутом, и повозка со скрипом тронулась с места.
Вечерело. Через несколько минут из ворот дома Григоре вышли двое молодых людей; они двинулись в том же направлении, куда скрылась кэруца. Через сотню шагов один из них затянул песню.
Ионицэ Казан был в селе человеком зажиточным. Жена принесла ему в хозяйство несколько погонов хорошей земли, кисет золотых монет, и он распорядился ими умело. Хозяйство у них шло исправно: они построили дом, надворные постройки. Потом выросли дети. Но пришла война, и все переменилось.
Георгицэ, старшего сына, они «похоронили» через три дня после того, как с фронта пришло извещение о его смерти. Марица поступила как все: положила в плетеную корзину выходную одежду сына, горько плакала над ней всю ночь, потом пошла с корзиной в церковь, чтобы поп отслужил панихиду, и раздала его одежду нуждающимся. Под липами перед церковью вырыли сыну небольшую, будто для ребенка, могилку, туда закопали чемоданчик с вещами покойного: смену белья, пояс, бритву, сигареты и спички, несколько монет, его письма с фронта, несколько семейных фотографий, фотографии девушек — он водил с ними хоровод, его губную гармошку и другие вещи. Марица по очереди поцеловала все предметы, полив их слезами. Она не хоронила сына, она лишь справляла обычай. Для нее умер только воин, который принадлежал не ей, а государству, тот большой ребенок в военной форме, что на фотографии стоит среда таких же, как он, ребят. Георгицэ же она будет ждать, пока не вернется, где бы он ни был. И она вовсе не рассердилась на мужа, который принялся копать в конце села колодец.
— Жена, пусть колодец будет как память о Георгицэ… Если люди мне помогут, за несколько дней закончу копать, потом съезжу на базар, куплю сруб, — успокаивал он Марицу.
И селяне помогли ему и вырыть колодец, и притащить желоб, и поставить журавль. Вода в колодце была очень хорошей. Ионицэ набрал ее в бутылку, а дед Костаке посмотрел на свет, потом попробовал на вкус, пополоскав ею, словно цуйкой, во рту.
— Хорошая, хорошая вода, посади и несколько акаций у колодца, чтобы была тень. Потому что, если не утолить жажду в тени, это все равно что не попить. Послезавтра освятим колодец, поговори сегодня же с попом, или не надо, я завтра пойду в церковь, мне все равно туда нужно, и поговорю, чтобы он справил службу как надо. А ты скажи Марице, чтобы приготовила угощение, когда будете справлять поминки по Георгицэ на седьмой день.