— Когда-то, в шутку, конечно, — вспомнил Раду смеясь, — она мне посоветовала: уж если я буду изменять ей, то по крайней мере с женщиной более умной, чем она.
— Обычное женское лицемерие! — заявила Ванда, еще раз пригубила коньяк и поставила рюмку на поднос.
— Или хитрость! — возразил Раду. — Дорина на самом деле умна, этого не отнимешь! Просто она была уверена, что мне на найти женщины умнее нее!
— Тогда, конечно, здесь дело в женском самолюбии, — заключила Ванда с явным удовольствием. — А ты мне не говорил, что твоя жена самолюбива! Знаешь, мне бы хотелось познакомиться с ней поближе. Пригласи меня к себе! — предложила она вдруг.
Раду взглянул на нее удивленно и растерянно. Неожиданность этого предложения поразила его. Он никак не думал, что у Ванды возникнет такое странное желание, и растерялся.
— Ну как? Приглашаешь? — настаивала она капризно, втайне желая ему досадить. Она, конечно, заметила его растерянность и наслаждалась произведенным впечатлением.
— Это нелегко… — решился он наконец. И тут же умолк, удивленный собственной смелостью. Ванда не спускала с него выжидательного взгляда.
— Мне было бы нелегко, — извинился он снова, на этот раз глядя ей в глаза. — Дорина сразу бы поняла, что между нами…
— И ты боишься? — бросила Ванда.
— «Боишься» — это не то слово, — ответил Раду. — Меня удерживает то, что я еще… не решился, не знаю, что делать, — признался он откровенно. — Пытаюсь заглянуть в будущее и ничего там не вижу.
— А там ничего и не увидишь, — заверила его Ванда. — Я никогда не пытаюсь угадать будущее. Слишком много случайностей в этой жизни…
— Ты должна понять меня правильно. — Раду мучительно размышлял над необычной ситуацией. — Я не смог бы от нее скрыть… Она бы сразу поняла, что я тебя люблю, прочла бы это на моем лице. Она очень хорошо меня знает…
— Успокойся, я пошутила, — заверила она его, целуя. — Я счастлива, что ты здесь, рядом со мной. Мне этого достаточно. Полюбив тебя, я стала другой. Это даже на работе заметили!
— А меня сегодня вызывал командир, — вдруг проговорил Раду.
— Думитру? — удивилась она. — Что ему было нужно?
— Трудно сказать, — замялся Раду, снова наполняя рюмку Ванды. — Ты же его знаешь: начинает издалека, не сразу поймешь, куда клонит. Спросил, как я провожу свое свободное время, не скучаю ли в селе, решил ли остаться в части, какие у меня планы на будущее, не собираюсь ли поступать в военную академию.
— С чего бы это? — Она насторожилась.
— Недели две тому назад по дороге к тебе я встретил его жену. — Это было единственное пришедшее ему на ум объяснение. — Она удивилась, что я один. Сначала я смутился, но потом, кажется, убедил ее, сказав, что приехал за покупками, а Дорина осталась дома с ребенком. Пришлось, конечно, рассказать все жене… Они дружат и…
— И она устроила тебе концерт?
— С некоторых пор с ней невозможно разговаривать, — признался он.
— Может быть, она что-то подозревает? — предположила Ванда.
— Не должна, — подумав, сказал он. — Я всегда приезжал в город под каким-то благовидным предлогом.
— У женщин такое чутье, такая интуиция, что никакие предлоги не помогут. Ты думаешь, она не заметила, что ты стал с нею холоден, даже безразличен? Наверняка она об этом уже задумывалась.
— Она вынуждает меня быть таким, С каждым днем становится все суровее, задиристее, ищет ссоры. Ей не угодишь. Вчера вечером опять была сцена. — Ему нужно было оправдаться в собственных глазах. — Я шлепнул Валентина, уже не помню за что. Она подскочила как тигрица: мол, нечего срывать зло на ребенке, раз я стал гостем в своем доме!
— Семейная жизнь, к сожалению, убивает любовь, — проговорила Ванда, огорченная его рассказом.
— Все зависит от женщины, — возразил Раду. — Ты, например, создана для любви, ты была бы совсем другой…
Ванда не дала ему закончить фразу, прильнув к его губам.
Желание было слишком сильным, чтобы ему можно было сопротивляться. Лишь это мгновение любви способно было его успокоить, помогая забыться…
Ванда первой пришла в себя. Она приподнялась, опираясь на локоть, и смотрела на него с холодным отчуждением. Она погружалась в какой-то свой мир, далекий и непонятный для него.
— Если Думитру прижмет тебя как следует, — прервала она молчание, — ты тут же забудешь и о великой любви, и о поездках в город, обо всем вообще! Слышала я, как у вас в армии обстоят дела с вопросами морали! Ты забудешь даже, как меня зовут, не то что где я живу… Раду приходил в себя с трудом. Ему был непонятен этот внезапный переход.