Глава двадцатая
Само село представляло из себя как бы израненную солдатскую толпу, возвратившуюся с фронта. Из 114 мужчин, ушедших на войну, 48 уже погибли. Остальные еще перемалывались в ее огромных жерновах, обливались кровью на каждом обороте этого страшного колеса.
Счет погибшим односельчанам каждодневно вели старики, собиравшиеся по утрам на повороте дороги. Поп Илие также постоянно добавлял новые имена в поминание. Ну а самый полный счет вел учитель Предеску, который заносил в свой список и раненых, и тех, кто должен был вернуться.
Семь человек, признанных непригодными к дальнейшей службе, в том числе и Никулае, уже вернулись домой. Среди них были однорукий Джикэ Сэрэтурэ и еще двое, у каждого из которых была ампутирована нога.
Джикэ Сэрэтурэ был вторым парнем в семье. У его отца был всего лишь один погон желтой каменистой земли, на которой ничего не росло — сгорала пшеница, болели дыни, а листья кукурузы, едва завязавшись, скручивались, как табак в сигарах. Джикэ Сэрэтурэ вернулся в село через неделю после Никулае. Во второй половине дня он появился в корчме у моста, где его уже встречали селяне. Дело в том, что еще прошлым летом пришло извещение о гибели Джикэ. Родня отправила по обычаю обряд похорон. Его символическая могила заняла свое место в ряду погибших на фронте под липами слева от входа в церковь. На самом деле он попал в плен, валялся в лагерях и госпиталях, там и оставил свою правую руку. И вот Джикэ вернулся. Он был высокий и худой, а теперь, без руки, казался еще тоньше. Люди узнали его издали, как только он вступил, пошатываясь на своих длинных кривых ногах, на дубовый настил моста. Ни у кого в селе не было такой походки, как у него. Также издалека люди увидели и пустой рукав мундира, конец которого был подоткнут под ремень.
— Э, люди добрые, никак, это сын нашего Сэрэтурэ?
Да, это был он, Джикэ. Его сразу узнали, хотя он сильно изменился. Глаза запали, скулы выступили острыми углами, длинный крючковатый нос вытянулся еще больше, рот сжался складками. Жизнь безжалостно выписала на его лице бесконечную череду страданий, которые ему довелось перенести… Он будто явился с того света, оттуда, где, как считали его односельчане, он пребывал. К тому же, подойдя, Джикэ не произнес ни единого слова. Неужели он не рад возвращению домой?
Мужчины окружили его, сказали несколько слов о его домашних, об их переживаниях, что на него пришла похоронка, предупредили, чтобы был поосторожнее со своей матерью, а то она еще сегодня утром, наверное, оплакивала сына и крест ему поставила.
Джикэ выслушал их, крепко пожал всем по очереди руку своей левой и продолжал молчать. Потом попросил цигарку, сам прикурил. Люди, каждый про себя, удивились, как он ловко справился со спичкой одной рукой, а он пошел все той же походкой по сельской улице. Но на пути к дому он никак не мог миновать церкви, и неизвестно, то ли увидев ее, он решил зайти на кладбище, то ли раньше, когда узнал, что там есть его могилка…
Во дворе церкви зеленела весенняя травка, трое детей собирали фиалки и засовывали их за пазуху. Они ничуть не удивились тому, что долговязый однорукий солдат вошел в ограду и остановился перед одним из крестов. Ребята были слишком маленькими, чтобы помнить Джикэ. Он смотрел на крест и курил.
Джикэ сжимал цигарку тонкими губами и по слогам читал свое имя, выжженное на белой сосновой доске, немного растрескавшейся от жары и дождей. Позади креста несколько свечей в глиняном горшочке превратились в бугорки желтого воска. Другие свечки не сгорели до конца, их, возможно, погасил ветер, дождь…
Он понял, что для своих родных, для тех, кто знал его, он мертв. У него было время свыкнуться с этой мыслью. Солдат живет, пока его ждут, верят в его возвращение. Джикэ уже похоронили. Он не мог оторвать взгляда от креста. Через несколько секунд встрепенулся, сделал несколько шагов вправо, затем влево, прочитал имена остальных односельчан на крестах рядом, вспомнил их лица, мысленно обменялся с ними несколькими словами. Он мог это сделать, потому что не был мертвым, как они.
На дороге остановились две женщины и смотрели на него через забор, замерев от страха и удивления. Он повернулся к кресту на своей могиле, нагнулся к нему, обхватил здоровой рукой, навалился на крест всей тяжестью своего тела, качнул его в одну, потом в другую сторону. Крест был посажен неглубоко, мягкая, еще не задеревеневшая сверху земля мало-помалу поддавалась. Раскачав крест, он выдернул его из земли. Бросил в траву окурок и поднял крест на здоровое плечо, он был довольно тяжелым. Вспомнив о ребенке, который так же нес крест на плече через село во время похоронной процессии, посочувствовал ему. Затем спокойно вышел через ворота кладбища, проскрипевшие ржавыми петлями, на дорогу и понес свой крест к дому. Нагнал двух женщин, те посмотрели на него и поклонились. Он прошел мимо, даже не взглянув на них. «Скорее домой, скорее домой», — повторял он про себя.