Безусловно, это был хоть и сильно запоздалый, но бальзам на израненную подозрениями душу и, не сдерживаясь, очевидно, выпитый коньяк придал мне смелости, я рассказал, как выхватил из кармана итальянскую гранату, когда увидел, что не успеваю перезарядить автомат новым диском…
— Вот видишь, значит не зря мы подписали этот доклад Сталину. Это был его личный запрос Военным Советам всех фронтов, — заключил маршал, и разговор на военную тему прекратился.
Старая рана как бы открылась, а затем стала быстро заживать, оставляя в душе постепенно исчезающие рубцы, благодаря откровению маршала авиации.
Встречи в военкоматах
О первых двух встречах в Днепропетровском облвоенкомате в декабре 1943-го и в Заводском райвоенкомате г. Николаева в октябре 1944-го я уже рассказывал ранее и добавить мне к этому нечего. Только повторюсь: буханка хлеба и банка тушенки запомнилась тем, что дали почувствовать первый раз в жизни в то голодное время чью-то заботу и свою необходимость для какого-то совершенно непонятного будущего. А Николаевский райвоенком — почти отцовским участием и суровой военной добротой.
Когда я вернулся домой и пошел в военкомат, чтобы стать на учет, то показал принявшему меня военкому дубликат свидетельства о рождении, к тому времени полученный из Одессы и попросил сразу исправить год рождения с 26-го на 29-й.
Тут же был вызван майор с проездными документами и последовал приказ отправиться в свою часть для прохождения дальнейшей службы на том основании, что мой год рождения как раз находился в армии. Я очень вежливо ответил, что свой воинский долг в соответствии с Конституцией уже выполнил и, прибыв в долгосрочный отпуск, в скором времени возвращаться в армию не собираюсь. В ответ раздался какой-то истерический крик с набором бессвязных слов, среди которых понял только, что в армию добровольно я пошел «жрать свиную тушенку» и что он, военком-подполковник, много видел таких «хлюстов», как я, на своем веку. Я ответил ему, что между нами разница только в том, что он отправился на армейские харчи в голодном 1933-м и дослужился до подполковника, а я — в 1944-м и стал всего лишь сержантом. Опять дичайший крик, какие-то нелепые бессвязные слова. Но я уже был не мальчик и довольно опытный. Уловив момент, когда он повернулся ко мне спиной и, разглядев, что на моем проходном свидетельстве нет еще никакой его резолюции, схватил со стола документы и, сказав, что для выяснения ситуации еду в облвоенкомат, быстро вышел. Тут же отправился в военкомат Ленинского района, молча подал военкому документы, объяснив, что буду жить теперь в его районе, и, через полтора часа у меня был военный билет вместе с временным паспортом.
Следующей осенью на трамвайной остановке я встретился с этим первым «на гражданке» подполковником. Он, узнав меня, спросил, куда же я делся тогда, год назад. Я ответил, что благодаря ему пошел и обманул другого военкома, чего никогда до этого не делал. Вопрос был исчерпан.
Следующий нравственный удар я получил в 1981 году в том же самом военкомате. Меня вызвали в III-ю часть и молодой майор, как тогда о них говорили, принявший эстафету мужества отцов и старших братьев, не поворачиваясь ко мне лицом, а, стоя, наклонившись над столом и работая дыроколом, предложил сдать удостоверение участника войны. Я положил удостоверение на стол. Майор продолжал пробивать дырки в каких-то бумагах и молчал, находясь в неприличной позе, т. е. повернувшись задом и наклонившись. Так прошло несколько минут. Потом он повернул голову и спросил, чего я жду. Я ответил, что хочу все-таки знать, почему изъято удостоверение. Он ответил, что мой год не был призывным во время войны, а, следовательно, на фронте я мог быть, не принимая присяги, что и является основанием для изъятия. Через 20 минут я снова был у него, но уже с чудом сохранившейся красноармейской книжкой, где было записано, что воинскую присягу я принял, стояла дата, подпись командира роты и печать. Он забрал у меня эту книжку, справки о ранении и пребывании в госпитале и сказал, что направит их на экспертизу в Харьков. Через 1–2 месяца меня вызвали в военкомат и тот же человек, но уже с погонами капитана вручил мне удостоверение, приговаривая при этом, что черти, мол, вас несли на фронт неизвестно зачем, и возись, мол, теперь с вашими бумагами. Я вежливо ответил, что на фронт я сбегал, предполагая выдачу льготных удостоверений в 80-м году, а за свою возню, на мой взгляд, он «вознагражден» очередным, в обратную сторону, званием.
В декабре 84-го меня повесткой вызвали в военкомат. Я вошел в комнату, указанную в повестке, поздоровался — в ответ молчание, а потом просьба подождать в коридоре. Сижу, жду минут 15–20, затем выходит подполковник, берет у меня военный билет и молча удаляется по коридору. Через несколько минут он возвращается, протягивает мне билет и так же молча удаляется в свой кабинет, хлопнув высокой дверью.