В промежутках между авариями мы бежали в маленькую мастерскую и заготавливали себе про запас необходимый крепеж, стачивая напильником головки болтов, вырубывали из немецких крупнокалиберных гильз шайбы, склепывали элеваторные коробки, распускали на тонкие ленточки ворованные ремни и т. д. И все это под непрерывную, высокохудожественную ругань Гальченко в адрес Гитлера, Геббельса и директора завода.
В случавшиеся паузы мы бегали кушать на склад, где работала бригада удивительных грузчиков: уже старых, не подлежащих мобилизации, но еще очень крепких и оборотистых мужиков. У них всегда был горячий, густой пшенный суп, сдобренный хорошей порцией жареного на растительном масле лука. Но дармового угощения они не допускали: всегда просили забросить на самый верх штабеля 10–20 мешков с пшеном, за что их люто ненавидел Гальченко, считая, что сохранились они потому, что только этим и занимались — самосохранением.
В аварийных ситуациях, а самая страшная — это остановка вертикального элеватора, т. е. полное прекращение подачи зерна в цех, Гальченко был всегда в самом трудном месте: в приемной яме и шахте, откуда надо было выбрать несколько тонн проса или ячменя. Со своими неизменными, нецитируемыми прибаутками, он неистово работал лопатой одной правой рукой, лишь слегка поддерживая ее искалеченной левой. Таким он и остался в моей памяти — добрым, отзывчивым, самоотверженным и человечным.
Режим работы был 12-часовой: с 6.00 до 18.00, а через неделю менялись сменами. Опоздание исключалось — увольняли с работы практически мгновенно. Часов дома не было и приходилось «угадывать» время. Часто приходил на завод в 3 или 4 часа ночи, идя по проспекту К. Маркса по колено в снегу. На углу ул. Ленина и проспекта, на бульваре стояла машина с будкой, в которой дежурили девушки-регулировщицы, у них можно было узнать время. Скоро они стали меня узнавать и по-доброму подшучивать. Но не я один был без часов: часам к 5 приходили человек 4–5 и играли до начала смены в бильярд, установленный в караульном помещении. Выходных дней в то время не было и, приходя с работы, я спал почти до следующей смены.
После одной из первых ночных смен я направился домой и у проходной встретил Н. П. Чернуху, который спросил взял ли я немного пшена с собой. При оформлении на работу предупреждали, что даже попытка что-либо взять каралась увольнением, а за кражу более одного килограмма — суд. Чернуха вернул меня, я всыпал в карманы брюк по две-три горсти пшена и спокойно прошел через проходную. Пока я добрел до проспекта пшено через дырочки в карманах пересыпалось в кирзовые сапоги, надетые с портянками, и до самого дома я шел превозмогая боль, а последние кварталы — со слезами на глазах.
Мама ругала меня, плакала, глядя на мои потертые до крови ноги, ругала Чернуху и просила никогда этого больше не делать.
Больше не пришлось. Не знаю по чьей инициативе, но через пару недель нам перед пересменкой стали давать по два килограмма дробленки, вычищаемой из застойных зон галендры. Гальченко приносил в ведре это пшено, мы делили его кружкой в мешочки и смело отправлялись через проходную.
Так я доработал на этом заводе до конца мая, после чего произошли события, очень много изменившие в моей судьбе, но этот первый урок самостоятельной, взрослой жизни запомнился с чувством глубокой благодарности ко всем, с кем пришлось быть рядом.
Херсонская школа юнг
До отъезда в Суворовское училище оставалось два месяца и надо было подумать о сдаче экзаменов. Наша бывшая соседка Мария Григорьевна согласилась с нами позаниматься. Несколько раз в неделю мы с Вадимом приходили к ней, писали диктанты, решали примеры и задачи, получали задания на дом.
Однажды возвращаясь от нее, я стоял на остановке трамвая на углу Кооперативной и пр. Пушкина. Трамвая долго не было и я, поглядывая по сторонам, вдруг увидел в окне первого этажа наклеенное объявление: «Херсонская школа юнг Черноморского флота объявляет прием на учебу мальчиков возрастом до 15 лет, физически пригодных для службы на флоте. Обращаться сюда» и были указаны часы приема. Спросив у прохожих время, я понял, что могу зайти и спросить. Я постучал в дверь.
Открыла мне молодая женщина, провела в комнату и я предстал перед худощавым, одетым в аккуратную морскую форму, капитан-лейтенантом. Я от неожиданности даже растерялся, но он пришел мне на выручку и сам спросил, действительно ли я хочу учиться в школе юнг. Услышав утвердительный ответ, предложил мне найти среди моих друзей еще 2–3 человека и привести к нему на беседу в указанное время.