Полной противоположностью был его заместитель, старший сержант Владимир Терехин. Его мы подобрали в свой вагон на какой-то станции в Белоруссии. По рассказу и документам, которые он показал, его демобилизовали по ранению из госпиталя в Москве, который находился под патронажем Элеоноры Рузвельт. Маленький осколок вошел ему в лоб и вышел через затылок, пройдя между полушариями мозга, повредив их незначительно. В документах, которые ему выдали, все это было описано на русском и английском с указанием траектории. С нами вместе он и пришел во взвод разведки, где сразу же был назначен помощником командира взвода, как имеющий боевой опыт в качестве артиллерийского разведчика.
Будучи глуховатым по ранению, он всегда говорил громко, срываясь на крик, а когда стали выдавать наркомовские 100 грамм, он после них становился невменяемым, у него забирали оружие и он плелся сзади дня два, пока не приходил в норму. У меня с ним произошел небольшой конфликт, и после этого наши отношения испортились навсегда: он стал постоянно угрожать оружием, и нас часто просто разводили в разные стороны.
Однажды рано утром мы возвращались в расположение после ночных занятий по узкой, длинной и прямой, как стрела, гатке, проложенной через замерзшее болото. Я шел предпоследний, за моей спиной был Терехин. Откуда ни возьмись, выскочил заяц и помчался параллельно гати в противоположную сторону, метрах в 40 от нас. Весь взвод развернулся и стал поливать его из автоматов, а я достал гранату, вырвал кольцо, отсчитал две секунды и метнул ее ему навстречу. В эти две секунды, что прошли после хлопка взрывателя, Терехин упал под гать и закрыл голову автоматом, опасаясь взрыва гранаты в моих руках. Когда после взрыва взвод повернулся и громко захохотал, я увидел лежащего под гаткой, сжавшегося от страха, с автоматом на голове, Терехина. Тут же при всех Терехин пообещал меня убить, если этого не сделают немцы. В дальнейшем у меня бывали с ним неприятные инциденты, но все обходилось, ибо его просто перестали воспринимать как командира и совсем по другой причине.
Во взводе появился Александр Половинкин, разжалованный в рядовые старший лейтенант фронтовой разведки, бывший морской офицер, владеющий немецким языком, москвич и, как он подчеркивал, из Марьиной Рощи. Всего в дивизию прислали шестерых разжалованных: по одному в разведку каждого полка и троих в разведроту дивизии. Был он красивым блондином, выше среднего роста, с фигурой атлета, с кошачьей бесшумной и энергичной походкой, умел с большим изяществом носить солдатскую форму, с обязательным револьвером за голенищем. Сейчас мне кажется, что образ легендарного Таманцева из повести «В августе 44-го» В. Богомолов списал с Половинкина.
По его скупым рассказам мы знали, что во фронтовой разведке они забрасывались в глубокий тыл немцев к партизанам и организовывали там разведслужбу и связь. А если группа была человек 20–25, то организовывали диверсионные отряды и уходили в наши тылы, громя по дороге штабы крупных соединений немцев, строго согласовав сроки своих действий с центром.
С первого дня своего появления он буквально поразил нас стрельбой из револьвера, когда, падая на грудь, спину или на бок, успевал сделать два прицельных выстрела в мишень, почти вогнав пулю в пулю.
От автомата ППС он наотрез отказался, променяв его на ППШ, с которым долго возился, разбирал, стучал молотком, пилил напильником, а затем одиночными выстрелами с 50 метров попадал в донышко консервной банки. При этом он приговаривал с хорошей долей юмора:
— Ребята, это не фокусы или цирковые номера. Вы должны помнить всегда, что для уничтожения живой силы противника у нас есть артиллерия, авиация, танки и «Катюши», а нам нужен противник живой и разговорчивый, желающий сдаться в плен. Но не все этого хотят, к сожалению, и поэтому их надо брать силой. Так как они все вооружены, необходимо оружие из рук выбить, вогнав пулю в правое плечо, не повредив грудную клетку.
Когда начались боевые действия и взводу ставили определенную задачу, происходило это так: командира вызывали к начальнику штаба и давали приказ, а он, возвратившись оттуда, тихонько советовался с Половинкиным и только после этого начинал действовать. Вначале это происходило без нашего участия и как бы скрывалось от подчиненных, а затем вошло в норму в открытую спрашивать и советоваться с Александром, который по сути и был неформальным командиром.