– Мучаешь сам себя.
– Хорошо сказать… Но хочешь, Федя, знать: самый страшный судья – ты сам.
Федор закурил снова. Его раньше как-то не волновало то, о чем говорил старик. Раньше, день назад, смотря на спокойного, безмятежного старика, думал, что жизнь у него, как и у всех начальников, была спокойной, кроткой, безмятежной, что, когда он председательствовал, его не мучили сомнения, ему было хорошо и спокойно.
Весь день стояла жара. Пыль, поднятая автомобилями и тракторами, рыжей тучей висела над селом. Двери правления наглухо закрыты, но все равно у бухгалтера и экономиста на зубах хрустела пыль, и они молча, с отвращением выплевывали ее, полоскали рот водой.
А вечером подул порывистый ветер, понеслись по проселкам столбы смерчей, нахмурилась Боренька и заблестела нездоровым блеском.
Федор поехал к председателю. Дом у председателя большой, выкрашенный в красный цвет. Недалеко от дома вырос смерч и ринулся на председательский сад. В саду сразу же робко зачастили о землю яблоки.
– Товарищ Федор? – окликнули его.
Федор оглянулся. Его нагонял бухгалтер.
– Знаете, председатель ногу сломал тогда ночью, – сказал он, – вот когда ловили быка. Кстати, быка уже сдали. Вам, правда, все равно: вы приехали и уехали. А этот бык три года нас мучает.
– Почему все равно? – удивился Федор и подумал о том, что бухгалтер всегда стремился его подковырнуть чем-то. – Мне не все равно, а уеду я или как, это мое деликатное дело.
На веранде никого не было. Прошли в гостиную. Никого. Откуда-то доносились детские голоса, смех. Отворили дверь в еще одну комнату – с диваном, ковром на стене, швейной машинкой и большим зеркалом, с батареей местного отопления. На полу сидел председатель с завязанными глазами. Вокруг него прыгали двое его сыновей с игрушечными автоматами.
– Где партизан? – спрашивали они, прыгая через перевязанную ногу председателя и не замечая вошедших. И громко хохотали.
– Не скажу, – отвечал председатель.
– Где партизан? – спрашивали они, потрясая автоматами перед носом отца.
Бухгалтер виновато оглянулся на Федора, снял с глаз председателя повязку, с сердцем отбросил ее и укоризненно покачал головой:
– Нехорошо! Председатель, а находится за непотребными занятиями.
Председатель крикнул:
– Ура освободителю!
– Не трогай его, – захныкал один из сыновей.
Председатель сел на стул, вытер пот с лица.
– А, Федор, – увидел он того. – А я тебя ждал. Чего ж не заходил! Я ведь ногу сломал… Его не ждал, ну его к бесовой матери, – показал он на бухгалтера, – а тебя ждал.
– Я хотел зайти, – смутился Федор.
– Вот-вот, только хотел! Спутника сдали, можно сказать, в космос запустили, на орбиту вокруг земли. Пятьдесят шесть лет живу, а такого бугая не видел. А ты, Федор? Тоже не видал, по глазам вижу. Садитесь, сидите. Как Цезарь? Ох, какое наш бух имя бухнул Балету, а? Ты, Федор, понимаешь – Цезарь!
– Товарищ председатель, я по делу, – напомнил бухгалтер.
– Вижу, что по делу. Так тебе у меня делать нечего. Что у тебя?
– У вас, – поправил его бухгалтер, снял фуражку и вытер лоб. – Мы, считайте, закончили уборку, остался клин яровых – это вторая бригада, там тридцать гектаров. Самое главное мы сделали…
– Ну? Знаю. Уборка – еще начало начал. И все ж, скажи на милость, я знаю, что Цезарь – итальянец, а думаю, что нет, не должно быть.
– Вы можете думать как угодно, – проговорил бухгалтер. – Уже конец уборки. Машины нам командировочные не нужны. Это бросать деньги на ветер.
– Такое не говори, – сказал председатель. – У нас всего одна машина. Лучший шофер! Наши делают один рейс, а он – два. У наших буксуют машины, а у него ни разу, у него проходит там, где мой «бобик» буксует. У всех лопаются баллоны, а у него – нет. Цац! Слухать такое не могу. Понял? Слухать такую отъявленную чепуху не могу. Понял?