Соскользнув вниз в третий раз и ободрав ладони, я решила прекратить попытки. Вместо этого я сложила ладони рупором и стала звать Ругера, выкрикивая его имя в вышину.
В этот момент я вдруг поняла, что, возможно, Лу права. Что стоять и кричать в небеса — это безумие.
Наконец в вышине показалась его лохматая сонная голова. Дуб пару раз удивленно скрипнул, и Ругер спустился ко мне. На нем была пижама. Белая с коричневыми мишками. Эта пижама стала самой большой неожиданностью.
— У моей сестры такая же, — сказала я.
— А у тебя нет? — спросил он сочувственно.
— Нет, с мишками — нет. Есть с мячиками и зонтиками. Не такая красивая.
Он положил руку мне на плечо и уткнулся носом в шею.
— От тебя немного пахнет больницей, — он задумчиво принюхался.
— Я была у Лу, — ответила я. — Она говорит, что тебя не существует. Поэтому мне пришлось пойти сюда и проверить, права она или нет.
— И?
— Кажется, ты есть. Поправь меня, если я ошибаюсь.
— Я редко бываю по-настоящему уверен. Но ты ведь все равно поднимешься ко мне?
— Я только что пробовала, несколько раз, но ничего не вышло.
— Значит, у тебя не было нужного настроя.
— Как это?
— Просто ты была не в том расположении духа. Ты хотела застать меня врасплох. Прокрасться ко мне, пока я сплю. Чтобы доказать мне, что меня нет. Что я никто.
Я улыбнулась и он, должно быть, неправильно меня понял.
— Значит, ты не пойдешь ко мне? — прошептал он, и слова печально повисли в воздухе. Ругер стал медленно карабкаться обратно.
Прочь от меня.
— Погоди! — крикнула я. — Помоги мне!
Он спрыгнул с космической скоростью и обнял меня, и я больше не сомневалась, что он есть. По крайней мере, здесь и сейчас. Он существовал. И его руки, обнимавшие меня, тоже существовали. И мягкие губы, касавшиеся моего лица. И волосы, которые лезли в глаза и ему, и мне, заставляя моргать и смахивать слезы.
— Элл и, — сказал он, — я тоже никак не мог поверить, что ты есть. Я тоже считал, что выдумал тебя.
В буржуйке потрескивал огонь. Мы лежат, завернувшись в одеяло и тесно прижавшись друг к другу. Ночной ветер укачивал нас в вышине, надо всем миром.
Но мы есть, и мы знаем об этом.
Любовь пахнет деревом и смолой
Теплым телом и корой
Любовь не знает границ
Между тобой и мной
Пробирается внутрь
В самую плоть
К древесным сокам
Хлещет через край
Смешивая потоки
Вбирает цвет крови и —
Ба-бах!!! — оглушительно взрывается!
Поздней октябрьской ночью
В густой дубовой листве
Под луной.
Любовь хочет все изменить.
Хочет точно знать,
Что теперь все не так, как прежде.
Потому что мы поселились
Друг у друга в снах.
Мы есть, даже если никто
Нас не видит
Даже если никто
В нас не верит
Потому что ты в моей чаше
А я — в твоей
Эти чаши ждали целую вечность
Когда их наполнят.
Существовать дальше
На следующее утро мы проснулись поздно. Так поздно, что было вовсе уже и не утро. Огонь в буржуйке погас, и мы очень долго не могли решиться вылезти из своих свертков. Мы лежали, а наши ладони путешествовали. Было так приятно скользить ладонями по худым плечам Ругера, вдоль длиннющего позвоночника, до самого последнего позвонка. Я осторожно трогала его — копчик, из которого и не думал расти хвост.
— Где ежик? — спросила я, вспомнив, что давно не видела его.
— Он стал беспокоиться, и я посадил его в рюкзак и спустился вниз. Может быть, у него есть семья, которая его ждет.
— Зимой ежи должны спать, — пробормотала я. — До холодов ему нужно успеть найти хорошую кучу листьев или что-нибудь такое.
— Наверное, поэтому он и спешил прочь.
Его пальцы осторожно гладили меня от макушки до самых пяток. Кончик его носа на мгновение замер у моего пупка. Мне было щекотно от его дыхания, а когда я засмеялась, стало совсем горячо.
Чуть дальше в парке было летнее кафе. К этому времени оно уже, разумеется, закрылось, но Ругер привел меня туда. Под досками веранды был спрятан ключ от подвальной двери.
Я стояла в нерешительности.
— Что нам здесь делать?
— Примем душ. Почистим зубы. Можешь взять мою щетку. А потом позавтракаем.
— Но это же не твой дом?
— Нет. Но я знаком с владельцем. Думаешь, иначе я ходил бы сюда?
— То есть, если нас заметят, это не будет считаться взломом?
— Никто нас не заметит.
— Но вдруг?