Вот она, душа-то, — порванная, силой отобранная обратно, заклеенная пластырями с пиратскими черепами, которые Лука всегда носил с собой в кармане на случай, если Маринетт поцарапается.
Она больше не задыхалась в прохладе ночного Парижа, а покрывалась мурашками на короткие мгновения, пока на плечи не ложилась объёмная кофта, пока кольцом не смыкались вокруг неё тёплые руки.
Маринетт запрещала себе думать, что хочет согреться в кольце не этих рук. А Лука знал это и пытался сделать ещё больше, чем мог.
***
Он не был её мечтой, но Маринетт изо всех сил старалась это исправить — мучить ещё и его совсем не хотелось. Ей хватало осознания того, что Лука всё прекрасно понимает.
В противовес первому впечатлению Лука был спокойным и рассудительным — сглаживал их споры, всегда мог найти какое-то общее мнение. Их отношения были… безукоризненными — именно так охарактеризовала бы их Маринетт, если бы кто-то спросил. С Лукой ей было лишь комфортно и надёжно, и она часто почти молилась, чтобы у неё получалось показать ему больше. Лука был потрясающим, достойным гораздо лучшей спутницы жизни, но его выбор почему-то слепо пал на неё.
Маринетт негласно была для него на первом месте, и этого первенства ей было слишком много. Кот Нуар много лет назад говорил ей-Ледибаг, что она для него словно недосягаемая звезда, которую хочется достать любой ценой и спрятать за пазухой, ни с кем не делиться её светом. Лука же будто бы обжигался, но скрыться ей не позволял.
Он подстраивался под неё — под любое изменение, любое решение, любое состояние. Он подстраивался под Маринетт, и она отчётливо понимала, что этого не заслуживает.
***
Сделав Маринетт предложение ещё в её двадцать один, Лука терпеливо ждал; сначала она заканчивала институт, потом упорно искала работу, доведя несколько фирм до конкуренции за неё, а к двадцати трём добилась «испытательного срока» у Габриэля Агреста.
Маринетт знала, что Луке это не понравится, но всё решило напоминание о том, что это была цель последних тринадцати лет, и новость, что у них будет ребёнок. Четыре следующих года пролетели незаметно, и Маринетт, набравшись смелости и понимая, что глупо тянуть, заговорила о свадьбе сама. Тогда же произошла первая за десять лет ссора — Лука впервые стоял на своём не желая видеть на торжестве Адриана, причинившего ей столько боли десять лет назад.
Ссора эта была совсем недолгой — Лука сдался и уступил, как это всегда бывало. Маринетт с тоской, от которой хотелось выть, подумала, что Кот Адриан любым способом получил бы желаемый результат.
***
В тот день, когда они с Адрианом встретились первый раз за десять лет, Маринетт ждала его, конечно, пусть и снова устроила случайную встречу. Она стояла спиной к лестнице в холле, по которой он должен был спуститься после фотосессии, и делала вид, что внимательно изучает экран телефона.
Но он был выключен и нужен был лишь для того, чтобы увидеть Адриана за спиной.
Маринетт с трудом совладала с собой; она ведь не знала, что он испытывает к ней сейчас. Может, по-прежнему ненавидит и не хочет знать?
Прикосновение тёплой ладони к плечу выбило её из колеи.
— Ой, Адриан! — Маринетт вздрогнула против воли, снова почувствовав себя так же, как много лет назад, когда робела перед ним. Самообладание вернулось после долгих уговоров. — Какой ты уставший… Совсем тебя замучают!
…только Тикки знала, что Маринетт украдкой наблюдала за Адрианом, но не могла её винить — она осталась единственным существом, знавшим ту боль, которой была пропитана её подопечная насквозь, которая и сейчас пронзала Маринетт, плавила изнутри.
Это их общая боль, она была, есть и будет, как бы сильно они не старались сделать из себя счастливых.
— Если честно, — продолжила Маринетт, с трудом подбирая слова, — я именно тебя тут жду. Я помню, конечно, о чём ты просил меня в нашем последнем разговоре…
— Маринетт, послушай, — Адриан перебил её, не дав договорить, — я все десять лет виню себя за те слова…
— Не стоило так долго, — Маринетт улыбнулась, хотя ей казалось, что она вот-вот заплачет. — Что было, то прошло, надо жить настоящим. Ты был… не последним человеком в моей жизни, одним из самых важных, если честно. И как Адриан, и как… Ты понимаешь. — Адриан отрывисто кивнул. — Скоро я выхожу замуж, и я хотела бы видеть тебя на моей свадьбе.
Маринетт осознала, что в этот миг своими же словами закончила свою жизнь.
Она выдавливала из себя слова, думая лишь о том, как бы не расплакаться, не завыть прямо тут. Что, кроме сухого поздравления, она ждала? Слов о том, что все эти годы он любил только её?
— Что… у тебя на руке? — спросил Адриан, а Маринетт поймала себя на том, что судорожно ищет небольшой циферблат часов среди объёмного браслета, сделанного подросшей дочкой.
— Это? — Она улыбнулась сквозь подступающие слёзы, тихо радуясь, что эти несколько секунд можно не поднимать глаза. — Я же говорила, что Кот Нуар был одним из самых важных людей в моей жизни, — Маринетт большим пальцем правой руки погладила татуировку, сделанную другом Луки. — Мой жених знает мою тайну, конечно, извини. Но про тебя я так и не раскололась, хотя он и не спрашивал.
— А что написано ниже?
Маринетт до боли закусила губу. Она не хотела никогда слышать этого вопроса, и она молилась, чтобы Адриан его задал, позволив ей сказать то, о чём она мечтала двенадцать лет.
— «Эмма», — прочитала она. — Так зовут нашу…
Тихое «дочь» потонуло в звонком крике и топоте ножек, который Маринетт узнала бы среди тысячи звуков. Она качнула головой, выражая смущение, но сердце запело на мгновение, будто ей снова пятнадцать и вот она рассказывает Але, как будут звать их с Адрианом детей.
А сейчас ей должно бы быть стыдно перед Лукой, но Маринетт словно исполнила свою мечту, почти сказав Адриану «Так зовут нашу дочь».
— Мамочка, ты ещё долго? Мы тебя зажда… Ой, — Маринетт почувствовала, как Эмма вцепилась в её ногу, и пошатнулась по инерции. — Здравствуйте, дядя Адриан.
***
Каждый день, прошедший с момента встречи с Адрианом, Маринетт не переставала о нём думать. Она бы хотела знать его решение, ведь тогда, когда она его пригласила, мужества выслушать ответ не хватило; Маринетт позволила Эмме утянуть себя наружу, где уже ждал Лука.
В день торжества она не могла найти себе места, пока в комнату невесты не влетела Эмма с огромным плюшевым котом наперевес и не сообщила, что пришёл дядя Адриан, и не спросила, можно ли ей взять кота с собой.
Маринетт слушала дочь вполуха, разрешая всё, что ей вздумается.
Она хотела быть прекрасной сегодня именно для него — для того, кого любила несмотря ни на что, для того, кому желала счастья, оставив много лет назад по первой просьбе. Она горела, разъедаемая ненавистью к себе за то, что врёт Луке. Она умирала, говоря ему заветное «Да!» у алтаря, ощущая на себе потухший взгляд до сих пор любимых зелёных глаз.
Маринетт хотела, чтобы Адриан как прежде называл её «Принцессой», чтобы сейчас он держал на руках их дочь и каламбурил напропалую о том, что «наша мама всегда слишком занята, даже замуж выходит во время перерыва на обед!».
Она бы хотела побыть одна, чтобы её слёзы впитала подушка, а не рубашка теперь уже мужа, но Лука не оставит её в одиночестве, потому что обещал.
За прошедшие с того дня десять лет не было ни одного вечера, когда бы Маринетт, засыпая на его плече, не вымаливала у судьбы ещё один шанс.
***
— Принцесса? Принцесса, проснись!
— М-м… Адриан?
— Ты плачешь…
— М-мне просто опять приснился тот сон.