Появился он в начале двенадцатого, зажав под мышкой воскресную «Тайме» и держа в руке четырнадцатидюймовую веточку перистерии элаты; «доброе утро» прозвучало у него как приветствие, а не просто рык. Дождавшись, пока орхидеи заняли надлежащее место в вазочке, а туша Вулфа угнездилась в исполинском, сделанном по особому заказу кресле, которое он не обменял бы на тонну золота, я заговорил:
— Прежде чем вы погрузитесь в «Недельное обозрение», я должен сообщить вам новость, которая придется вам не по вкусу. В шесть вечера к вам придет женщина. Миссис Питер Д. Оделл, муж которой выдвинул ящик стола и погиб. Мне пришлось нарушить закон и не посоветоваться с вами, прежде чем назначить ей встречу.
Вулф метнул на меня испепеляющий взгляд.
— Я был здесь. Ты мог сказать.
— Да, но дело было слишком срочное. — Я открыл ящик письменного стола и вынул лист бумаги. — Вот копия письма, которое я отослал ей в пятницу днем. — Я встал, передал бумагу Вулфу и вернулся на место. — Вчера днем она позвонила, точнее — позвонила ее секретарша, и я поехал к ней домой на Шестьдесят третью улицу. Она попросила, чтобы я позвонил и попросил вас приехать к ней, что я даже обсуждать не стал. Я сказал, что встретиться с вами она может только в одном-единственном месте — в вашем кабинете. Сегодня утром, час назад она позвонила и сказала, что приедет в шесть. Вот и все.
Вулф прочитал письмо. Потом перечитал, плотно стиснув губы. Бросил на стол и посмотрел на меня. Не злобно, не уничтожающе, а просто вперил в меня пристальный взгляд.
— Я тебе не верю, — сказал он. — Сам знаешь, это было бы больше, чем невыносимо.
Я кивнул.
— Ничего другого я от вас и не ожидал. Но в шесть вечера она будет здесь. А срочность, на которую я ссылался, покоится в вашем сейфе. Я имею в виду чековую книжку. Вы, конечно, обратили внимание, что начиная с первого мая я подавал вам памятку о состоянии наших финансовых дел каждую неделю, а не дважды в месяц, как обычно. Из ста пятидесяти восьми дней, прошедших с начала года, вы работали дней десять, а я — меньше двадцати, если не считать моих повседневных обязанностей. Я ненароком…
— Не «меньше двадцати»! Меньше, чем двадцать.
— Спасибо. Я ненароком выведал, что состояние миссис Оделл исчисляется цифрой с восемью нулями. Или даже с девятью. Мне оставалось либо уволиться и сделать ей предложение, либо вынудить ее обратиться к вам. Я бросил монетку — и вы выиграли. Вот я и написал ей письмо.
— А вот теперь, — процедил он сквозь зубы, — выбирать буду я.
— Разумеется. Увольте меня или принимайтесь за работу. Если вы меня уволите, я не стану брать у вас отступные. Ведь в таком случае мне пришлось бы снимать деньги с вашего банковского счета, а всякий раз, как мне приходилось это делать в течение последнего месяца, я с трудом удерживался от рыданий. Меня так и подмывало разорвать на себе одежды и посыпать волосы пеплом. Когда будете принимать решение, не забудьте, что по меньшей мере дважды вы сами поступали так же, когда денег на счету оставалось — кот наплакал. В последний раз такое случилось, когда вы послали меня к женщине по фамилии Фрейсер. Разница только в том, что на сей раз я поступил так, не посоветовавшись с вами. Я предпочитаю отрабатывать хотя бы часть своего жалованья.
Вулф обеими руками вцепился в набалдашники подлокотников кресла, откинулся назад и закрыл глаза. Губы, правда, втягивать и выпячивать не стал — это означало, что ни о чем серьезном он не размышляет, а только прикидывает, стоит ли овчинка выделки.
Я уже собрался было развернуться к письменному столу и приступить к чтению собственного экземпляра «Таймс», когда Вулф открыл глаза, выпрямился и заговорил:
— Насчет моих слов по поводу самого важного факта, на который не обращают внимания. Эта женщина, разумеется, захочет знать, в чем он состоит. У тебя есть предложения?
— Еще бы. Я уже ей сказал — вчера. Главное — то, что Оделл вошел в комнату Браунинга и выдвинул тот самый ящик, в котором, насколько все знали, всегда хранилось только виски. Почему? Вот самый главный вопрос. Вы читали про это убийство только в газетах, а я вчера битых полтора часа обсуждал его с Лоном Коэном и узнал кое-какие подробности, которые не публиковались.
— Проклятье! — Вулф состроил гримасу. — Ладно. Излагай. Главное из беседы с мистером Коэном. И дословно — весь разговор с этой женщиной.
Я начал излагать.
Глава 5
Большинство людей, которые входят в этот кабинет впервые, озабочены своими бедами, но тем не менее частенько замечают что-нибудь особенное — огромный персидский ковер размером четырнадцать футов на двадцать шесть, исполинский глобус — три фута в поперечнике — или орхидеи в вазе на столе Вулфа. А вот миссис Питер Д. Оделл не заметила ничего. Когда я проводил ее в кабинет, она сразу уставилась на Вулфа и продолжала таращиться на него, даже подойдя к его столу. Следом за ней вошла секретарша. Вулф, естественно, даже не подумал привстать им навстречу.
— Шарлотта Хабер — мой секретарь, — представила миссис Оделл. — Я привела ее с собой на тот случай, если мне что-нибудь понадобится.
Она шагнула к красному кожаному креслу, уселась и положила сумочку на маленький столик возле подлокотника. Я придвинул одно из желтых кресел секретарше. По взгляду, которым удостоила меня у двери мисс Хабер, несложно было догадаться, что она предпочла бы находиться где-нибудь в другом месте. Ее узкий лоб был наморщен, отчего казался еще уже, а сложенные бантиком губы делали и без того маленький ротик почти невидимым.
— Я навела про вас справки в трех местах, — скрипучим голосом обратилась миссис Оделл к Вулфу. — Вы своенравны и упрямы, берете огромные гонорары, но на вас можно положиться.
Вулф хрюкнул.
— Вам следовало копнуть глубже, — ворчливо сказал он. — Как насчет профессионализма?
— О, судя по откликам, соображаете вы неплохо. Впрочем, на этот счет я составлю мнение сама. Ваш человек сказал мне, что, по вашим словам, полиция не уделяет должного внимания самому важному вопросу: почему мой муж пошел в комнату Браунинга и выдвинул тот самый ящик? Я хочу знать, почему именно это так важно. — Она взяла сумочку, раскрыла и извлекла наружу чековую книжку. — Сколько вы хотите за ответ на мой вопрос?
Вулф потряс головой.
— Я обсуждаю подобные тонкости только с клиентами, а на вас я не работаю. Однако, учитывая, что мистер Гудвин сослался на меня — о чем я даже не подозревал, — я сделаю для вас исключение. Когда речь идет о судебном процессе по делу об убийстве, подозреваемый может быть осужден и без доказанного мотива. Разумеется, присяжным проще вынести вердикт, когда мотив преступления установлен, но это не является обязательным условием. Совсем иное дело, когда убийство только расследуется. Здесь уже выяснить мотивацию необходимо. Много веков назад на древнем языке был задан вопрос: Cui bono? Кому это выгодно? Пытаться выяснить, кто подложил бомбу в ящик, не зная, для кого она предназначалась, — дело гиблое; чтобы узнать же это, нужно выяснить, почему ваш муж вошел в эту комнату и выдвинул тот ящик, а также кто знал о том, что он это сделает. Собственно говоря, это и есть самый главный вопрос: кто знал, что он так поступит? И знал ли? Если бы дело расследовал я, то сосредоточил бы все усилия на решении именно этого вопроса, отбросив все другие. Я вам ответил, мадам, и гонорара не потребую, поскольку мистер Гудвин процитировал меня без моего ведома и согласия.
Она по-прежнему не выпускала из руки чековую книжку.
— В полиции считают, что бомба предназначалась для Эймори Браунинга.
— Несомненно. Вполне разумное предположение. Но если на самом деле она предназначалась для вашего супруга, то полиция зря тратит время и ничего не добьется.