— Ну, ты когда к нам?
— Да сейчас, Васильевич, документы все морские сделаю, и подтянусь.
— Давай, ждём!
Года два уже, как напрашивался я к «железячникам», делавшим на этом особняке всю декоративную ковку, сварщиком: «Перед морем постажироваться!» — «Так ещё и денег заработаешь!» — солидно заверял Василий Васильевич.
Сварщик, как дополнительная, к матросу, специальность на судне, конечно, котировалась.
Нынче я заходил во двор уже вольным художником. И от осознания этого, от вольного солнечного осени дня, и от событий вчерашнего вечера просто несло! Безудержно — смотри только, изнутри не разорвись!
— Все про тебя спрашивают: «Как Алексей?» — походя говорил, имея в виду домашних Ушакова, Гриша, — переживают за тебя… Вот смотри, Лёха, надо вокруг звонка камешки аккуратно снять, и, когда Василь Василич медяшку свою поставит, снова обложить.
Невелик был труд, но здесь ни на что соглашаться быстро не следовало.
— Это уже в который раз, Григорий Викторович, звонок этот дербанить будем? В четвёртый?
— Ну… — Разведя руками, Гриша кивнул на дом и понизил лишь чуть голос: — Ты его знаешь: «Хочу!» — и всё! Но, с другой стороны, это ты такой столб сделал, что приходится теперь всю пластмассу декоративной медной ковкой закрывать: другое уже
и не смотрится.
Это точно! Хозяин всегда в сердцах выговаривал своему дизайн-прорабу: «Альвидас, мне не нужна пластмасса!» Под пластмассой, впрочем, подразумевалось всё ненатуральное. Вот за эту-то хозяйскую к натуральному любовь Гаврила — натурально! — здесь три с лишним года и трубил.
По звонку-то дело было плёвым. Сбить аккуратно камешек вокруг него, сложить где-нибудь сбоку в строгой последовательности, а когда Васильевич приладит на звонок медный кожух с незатейливыми витушками, залепить обратно. Большой, с левого от звонка края камень треснет, ясно, на сей, третий раз, но: «хочу — так хочу». Жалко, конечно, — скурпулёзно всё замерялось так, чтоб камешки обнимали коробочку, как родную. Но не впервой уж клочок этот многострадальный «бомбить»: кабелёчек тоненький, пущенный «слаботочниками» к звонку без толковой защиты, не единожды перебивали. А Гаврила скотиной бессловесной каждый раз восстанавливал. Впрочем, на этом доме с одного раза мало что делалось…
— Сколько это будет стоить? — Вопрос был, опять же, для проформы: чтоб «лохом» не быть. Хотя теперь уж было явно поздно…
— Сколько скажешь. На пару тысяч, думаю, потянет.
«Сколько скажешь»! Скажи, сколько хозяин нужным посчитает заплатить!
Ладно, тогда я сейчас разберу, пусть они коробку устанавливают, а завтра, нет — послезавтра, залеплю. Так же вот — утречком раненько.
— Да ты можешь и вечером.
— По вечерам теперь — дивись, Григорий Викторович! — я на танцы хожу!
— На танцы? — по-доброму, искренне рассмеялся Гриша.
— Да-а! А ты как хотел — жизнь началась! Жена отправила: подруге её — в школе они вместе работают — партнёр был нужен. Да я-то её знаю тоже двенадцать лет. Мужик её, кстати, мичманом служит — пили с ним несколько раз.
Отставной военный, сунув руки в карманы куртки, покачался с пятки на мысок и, глядя в сторону, завёл:
— Послушай, Лёх, а ты не допускаешь такого варианта… Эта подруга говорит твоей жене: «Задолбал уж этот пьяница — солдафон!» А твоя: «Да мой тоже — вроде и нормальный, а денег с ним ни фига нет». — «Да? А меня бы он устроил!» — И Гриша
обернулся ко мне.
— Значит, Григорий Викторович, вы хотите, чтобы я танцы бросил? — Его участие вызывало уважение. Так что уж пришлось задать этот вопрос — опять для проформы («Фиг дождётесь!»).
— Я хочу, — Гриша впервые за всё время вдруг положил мне руку на плечо, — чтобы у тебя в семье всё было хорошо. Так что завязывай с какими-то там жены подругами!..
Вы очень вовремя вспомнили о моей семье, Григорий Викторович!
Хотя спрос с Вас здесь был невелик…
В считанные минуты управившись с работой («ломать — не строить!»), я ушёл по-английски. Не попрощавшись (Гриша спустился в подвал, где ещё шла работа), не обернувшись ни на вертящийся флюгер, ни на дивный дом. Хозяин которого сказал
незадолго до окончания: «Мы никогда не забудем, что ты для нас сделал. И если тебе вдруг понадобится работа…»
Я невольно прибавил шаг.
* * *
На этом особняке крутились только двое — я и флюгер.
Однажды флюгер сняли — перекосился и заклинил: не выдержал, железный!
— А кто хозяин-то? — в первый же день первым делом поинтересовался я у отделочника Славы, помогавшего, вместе со своим напарником Олегом, разгружать мне камень с бортовой машины.
— Олигарх, — пожал плечами Слава, — местный.
Почему-то Слава расположил к себе безоговорочно и сразу. Чего никак нельзя было сказать о напарнике его — Олежке. Долговязом и худом. С колючим взглядом мутных глаз.
— Кто-то плевался — загружал, мы плюёмся — разгружаем: жизнь один большой затяжной плевок!
Глубокая мысль!
— Слушай, — в сторонке поинтересовался я у Славы, — а друг твой, случаем, в местах, э-э, не столь отдалённых не пребывал?
Слава невнятно пожал плечами: