– Пошли, – буркнула бабушка Санире, развернулась и двинулась к дальней череде костров, в сторону, откуда доносилась ещё одна заунывная песня.
Юноша поплёлся позади, намеренно отставая, чтобы никому и в голову не пришло, что его нужно водить за ручку.
Все, кто перепрыгнул через пламя, собирались в очередь у тринадцати священных костров. Там, внутри вложенных друг в друга кругов, в дыму ритуальных курений, сидела на своём троне, качаясь в забытьи, Наистарейшая. Беседа с богинями её вымотала – на лбу проступил пот, волосы спутались, одежда пришла в беспорядок. Зрачки за полуопущенными веками закатились, и казалось, что у Субеди вместо глаз белеет устрашающая пустота.
Вдоль черты, отделявшей земное пространство от воздушного, медленно покачивались в ритуальном танце три добровольные помощницы жриц во главе с Цукеги. Их руки, как ленивые змеи, попеременно подымались к спаренным глиняным чашам в волосах. От однотонного пения, тревожного биения барабанов, заунывной музыки ощущение тоскливой безысходности сгущалось и плыло клубами, как дым курений.
Иногда Наистарейшая вскрикивала невпопад, и женщины умолкали. Замирали немногочисленные зрители, сгрудившиеся у подземного круга. Оглядывались и люди, стоявшие в очереди. В такие моменты слышался только треск тринадцати костров, и от этого становилось ещё страшнее.
Богини скользили над головами людей, слушали разговоры, прикасались к тревожно бьющимся сердцам. Их бестелесные фигуры то становились плотнее, проступая сгустками темноты, то расплывались над холмом и речной долиной, растворяясь друг в друге. Их желания проскакивали чёрными молниями в воздухе, змеились в земле, закручивались невидимыми водоворотами в Реке. Главные среди них, две сестры, были повсюду. Всё живущее и не живущее находилось на лоне богини-Земли. Над миром нависало лицо богини-Небо. Её иное лицо сейчас рассматривало какой-то другой мир, о котором никто из людей ничего не знал. И в то же время сёстры витали рядом с каждым из людей, струились сквозь них, проникали в каждую голову, заглядывали в глаза. При том, что в этот же момент они сидели на своём троне и беседовали с Наистарейшей…
Санира силился избавиться от ощущения благоговейного ужаса. Он говорил себе, что ещё ни разу через открытые круги не вырывалось в мир земной неведомое зло мира небесного, что ещё никто не сошёл с ума, находясь так далеко от тринадцати ритуальных костров, что, в общем-то, сам обряд общения с сёстрами-богинями его никак не касается.
Легче от этого не становилось. Санире невыносимо хотелось сделать хоть что-нибудь, отогнать зло иного мира. И ещё он мучительно боялся, что как-то выдаст окружающим свой страх…
– У меня всё из рук валится, – жаловалась какая-то женщина впереди.
– Гнев богинь, – качала головой её собеседница.
Они помолчали, глядя на Наистарейшую.
– Если ей не удастся упросить…
Субеди всё так же раскачивалась из стороны в сторону. Густые клубы дыма окутывали её. Рядом стояла чаша с тайным напитком, теперь уже пустая.
– Гарола приходил… – одна из женщин отвернулась от костров и, недовольно поглядывая на слишком приблизившегося Саниру, стала что-то нашёптывать подруге на ухо.
Юноша сделал пару шагов назад, показывая всем своим видом, что бабские сплетни его не интересуют. Он и сам сегодня говорил с вождём Города. Причём дважды!
Санира, придавленный величием вождя, во время вечерней встречи по большей части смущённо молчал, иногда кивал или мотал головой. И всё же, странным образом, старший стражник, задавая простые вопросы, часто внезапные, иногда повторяющиеся, но совершенно простые, сумел вытянуть из него всё – не только про таинственного мужчину, бродившего по Городу в одеждах Наистарейшей ночью, не только про напавшего на Саниру лиходея, но и обо всём, что случилось во время пожара. Его заинтересовала даже история о том, как Санира и Ленари спаслись из огня, и он спрашивал о ней снова и снова…
Из темноты с охапкой хвороста вынырнул Нимата. Быть членом дома Наистарейшей трудно. Юноша был одним из первых, кто сразу после жриц прошёл обряд очищения. Теперь он вместе с ещё несколькими помощниками поддерживал огонь в священных кострах. Впрочем, Нимата делал это гордо, с выпрямленной спиной и вознесённой головой. На нём была свежая, чистая и сухая одежда – ритуал не запрещал переодеваться после окунания в Реку.
Уложив хворост на землю, Нимата повернулся, медленно и серьёзно кивнул Санире и со всей возможной торжественностью растворился в темноте.
Чуть поодаль стояло множество странников. Обряд очищения их не касался, они не были жителями Города, но любопытство всё равно пригнало их сюда.